Следствие не закончено
Шрифт:
— Да, дядя Петр у нас несгибаемый! — уважительно произнес Андрей.
— А мы все, Добродеевы, такие! — обидчиво поправила племянника Елизавета Петровна. — Вот и отца твоего взять: всю войну командовал, да и после войны — разве легкое дело поставить такой дом? Ведь он на каменном фундаменте и железом крыт оцинкованным. Сто лет простоит!
— Еще бы. Наш папуля — товарищ оборотистый… «То соломку тащит в ножках, то пушок во рту несет!» — издевательски, как показалось Елизавете Петровне, пропел Андрей в ответ на похвальные
Ну что от такого племянника ждать?
И Екатерина… Казалось, всем окрестным девчатам пример: скромная, прилежная, к отцу и тетке ласковая, ко всем старшим уважительная, а поманил какой-то щелкопер кудрявый, и дева понеслась, аж подол раздувается! Да, вещие слова сказал батюшка на последней проповеди: «Без веры в божественное начало человек не злаку животворному подобен, но плевелу!» А разве она во что-нибудь верит, теперешняя молодежь?
Погрузившись в невеселые размышления, Елизавета Петровна и про уборку забыла: наверное, минут пять простояла столбиком посреди комнаты, с напряженным безразличием всматриваясь сквозь распахнутую настежь дверь в разбитую перед ступеньками террасы цветочную клумбу. Поэтому даже вздрогнула, услышав веселый голос Кузьмы Петровича:
— Никак и ты, сестра, о женихе возмечтала?
Елизавета Петровна даже не сразу поняла суть вопроса. Уразумев, вознегодовала:
— Побойся бога, Кузьма!
— А его, болезного, уже и собственные слуги не опасаются. Вон вчера, слышь, отца дьякона опять у чужой супружницы застукали. Во гресех!
— Тьфу! — от возмущения у Елизаветы Петровны даже румянец выступил на блекнущих щеках. — Не-ет, надо уходить от греха. Уж если родной брат повторяет срамные сплетни… Уйду!
— Куда?.. Уж не на Афон ли гору? Там, говорят, из таких, как ты, уповальниц монахи организовали целый монастырский совхоз. Все окрестные санатории снабжают будто бы по сходной цене помидорами да виноградом. То ли не ловкачи! — крепкую материальную базу подвели святые отцы под Христово учение: тебе, господи, шлем все молитвы и дым кадильный, а себе оставляем самую малость — только прибавочную стоимость!
— Владычица, прости заблудшим их великие прегрешения! — Елизавета Петровна переложила тряпку из правой руки и левую и, вознеся взгляд к люстре, перекрестилась.
— А деньги куда прибрала?
Житейский вопрос брата сразу вернул мысли Елизаветы Петровны к земному.
— Какие еще деньги?
— Обыкновенные. Вот здесь на приемнике лежали.
— Не было тут никаких денег.
— Елизавета!.. Лоскутников мне только что принес. Две сотенных.
— Да ты что, Кузьма, бог с тобой: смотри, побелел даже!
Елизавета Петровна суетливо заглянула за приемник, под стол. Затем на короткое время замерла, припоминая.
— Постой, постой: то-то мне послышалось, будто кто-то…
Добродеев тоже подошел к приемнику, резким движением
— Неужто украли средь бела дня?.. Украли! — Голос Елизаветы Петровны сорвался на крик. — О господи! Надо в милицию позвонить, пусть сыщика пришлют либо собаку. Он еще далеко не ушел, проклятый!
— Кто?
— Жулик!.. Кузьма, да что ты сидишь, будто неживой!
— Присядь и ты, живая! А насчет милиции… Не к чему беспокоить по пустякам уполномоченных людей. А собак — тем более.
— Это что же делается-то! — Елизавета Петровна горестно помотала головой. — Тебя обворовали, а ты — молчи! А чуть что — мы строители новой жизни, у нас…
— Елизавета! — сердито оборвал сестру Добродеев. — Я не хочу слышать у себя в доме такие… противосказания!
— Не-ет, правильно поступали при Петре Великом: ноздри ворюге рвали, на цепь сажали, как пса, черного человека!
— А в Финляндии, слух есть, руку отрубали вору: на первый раз левую, а попался вторично — правую. Тем будто бы и вывели воровство, — уже в обычной своей усмешливой манере дополнил историческую справку сестры Кузьма Петрович.
— Вот, вот, и у нас бы так!
— Скажи пожалуйста: все смирение у благочестивицы из головы выдуло. Ах, молодец!
— Кто?
— А тот, кто сегодня выпьет за здоровье Кузьмы Добродеева. Я тоже на его месте поздравил бы с наступающим днем ангела старого простофилю!
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Товарищи пассажиры и встречающие! Через сорок минут к первому причалу пристани «Светоград» прибывает теплоход «Академик Вильямс», следующий рейсом Астрахань — Москва».
Ометалличенный голос пристанского диспетчера услышали и сидящие под пальмой, в укромном уголке ресторана председатель колхоза «Партизанская слава» Степан Федорович Крутогоров и заведующая молочнотоварной фермой колхоза имени Дзержинского Евдокия Андрияновна Зябликова — женщина крупной стати, ясноглазая и бровастая, сохранившая и к сорока годам приманчивость.
— Видно, не только на нашем колхозном подворье положение выпрямляется, — как бы в ответ на сообщение диспетчера заговорил Крутогоров. — Ведь этот самый теплоход, помнится, сормовичи пустили на плав году в сорок восьмом: в сорок девятом племяш мой, сестры Капитолины первенец, был тогда зачислен в его команду. И имя Вильямса судну присвоили тогда же. Под духовой оркестр. Потом, лет через восемь, мне довелось на нем плыть до Волгограда. Правда, город-то тогда еще Сталинградом именовался, но теплоход уже успели перекантовать в «Антонину Нежданову», поскольку Василий Робертович погорел на овсе и травяных культурах. А теперь, выходит, обратно возвратили судну ученое звание?