Следствие не закончено
Шрифт:
— Видишь ли, Иван Данилович. Конечно, каждый член партии волен иметь свое мнение. Но поскольку большинство голосовало за Бубенцова…
— Ты мне о сознательности не пой! — оборвал Кочеткова Шаталов. — Боишься Торопчина, так и говори.
— Постой!..
— За постой деньги платят. Вот ведь как забрал он вас всех в руки! А Никоныча купил со всеми потрохами. Ай-яй-яй… Я Торопчина давно раскусил. Ласковый, а хватка медвежья. Он и Бубенцова выдвигает потому, что сам управлять хочет. Федька теперь такой: поставь
— Что же ты, Иван Данилович, на собрании молчал в таком случае? — не без ехидства спросил Кочетков.
— А что я сам за себя агитировать должен? Ничего, увидим еще, откуда ветер дует. Я людям не меньше Ваньки Торопчина известен. И в райкоме меня встречают всегда, как друга!
Эти слова Шаталова не были простым хвастовством.
Действительно, Иван Данилович являлся примечательной фигурой. Первое, что — бросалось в глаза в его наружности, это привольно раскинувшиеся ветвистые усы. Был он грузен, плечист, коротконог и зычен в разговоре. Вообще у Шаталова была наружность старого служивого, да и повадки тоже.
И биография у Данилыча была довольно почтенная, хотя и не без изъянов. Но ведь и на солнце отметины есть.
Было время, когда он — смолоду батрак — оказался в первых рядах людей, проводивших коллективизацию, и даже, не колеблясь, раскулачил свояка, собственной жены дядю.
Такое поведение односельчане расценили положительно и выбрали Шаталова председателем сельсовета.
Правда, на этой должности он пробыл недолго, но успел оттягать для своей семьи кирпичный пузатый домик с лучшим по селу фруктовым садом. Все того же дяди.
«От живого унаследовал», — шутили на селе.
Шутить шутили, а с председателей сняли.
В колхозе Иван Данилович работал, как сам выражался, «не хуже других прочих». Но и не лучше. А жил богаче, в основном за счет наследия. «Из яблочков приноровился и блины печь и валенки катать». Злые все-таки языки у людей.
А уж то ли не общественник был Иван Данилович! На всех собраниях выступал пространно и, надо сказать, довольно дельно. И «в курсе» всегда был. А как за заем агитировал — и словами, и собственным примером!
Но особенно отличился Шаталов в дни войны, когда близко к Тамбовской области приблизился фронт, когда с угрюмым, неровным завыванием проносились над колхозными полями немецкие бомбардировщики и глухо стонала и подрагивала земля от недалеких разрывов.
С раннего утра и до самой ночи всюду, где проходили работы — на полях, на току, в правлении колхоза, — раздавался унтерский бас Ивана Даниловича. Да и по ночам часто поднимал он народ на прочесывание угодий лесничества, где прятались иногда пробиравшиеся неведомо куда лихие люди и дезертиры. Находились и такие в то накаленное время.
А когда по области проходила кампания по сбору средств на танковую колонну «Тамбовский
— Вот помогаю, чем могу. И других призываю. Пока существует советская власть, наше не пропадет!
Эти слова были произнесены с пафосом, даже со слезой и, безусловно, искренне.
Портреты тамбовского колхозника-патриота, говорящего речь и при вручении танков пожимающего руку танкисту — Герою Советского Союза, появились в областной газете, а затем украсили и стену правления колхоза. И в кино «наш Данилыч фигурировал».
Именно тогда колхозная парторганизация избрала Шаталова секретарем. И вот здесь-то он, любивший поучать других, почувствовал себя на своем месте. Редкий день не наведывался Иван Данилович в райком, а уж колхозников прямо замучил собраниями да походами. А какие речи произносил по всякому поводу! Прямо как по газете читал.
И был искренне удивлен, а в душе глубоко обижен тем, что после войны его от этой почетной должности освободили. А избрали Ивана Григорьевича Торопчина.
Попробуй угоди людям после этого. Какого человека не оценили! Сами не знают, чего хотят.
Уже давно закончилось собрание и все разошлись по домам, когда Торопчин и Бубенцов вышли из правления колхоза.
На небе сквозь редкие просветы в тучах неярко поблескивали звезды. Пушистыми хлопьями медленно опускался снежок. От ближней избы доносился заливистый лай собачонки.
— Хорошей, слов нет, была, Федор Васильевич, наша жизнь до войны. И уж так хочется народу вернуть ее, что гору люди своротят. Реку, если понадобится, ведрами вычерпают, — негромко, но взволнованно говорил Торопчин.
Они медленно шли посредине улицы, оставляя глубокие следы на недавно разостланном метелью белоснежном ковре. Бубенцов, не прерывая, внимательно слушал Торопчина. Отозвался только, когда услышал такие слова:
— А мне этого мало.
— Мне тоже.
— Значит, оба мы с тобой жадные, — Иван Григорьевич рассмеялся, ближе подступил к Бубенцову.
Теперь они шли, почти смыкаясь плечами.
— Эх, и трудно, Федя, тебе в первое время придется! Это учти.
— Подожди пугать, Иван Григорьевич. Я ведь еще не председатель, народ стоит больше за Шаталова.
— Не думаю. А если и так… Вот как будто ничего плохого про Ивана Даниловича не скажешь, но и хорошего тоже. Правда, по возрасту он Никонычу в сыны годится, но по мыслям они ровесники. Уж очень коротенькие у обоих замыслы. Честное слово, вот гидростанция для них — и то пока фантазия. Смотри — столбы поставили, провода натянули, а сидят с коптилками.
— Год был такой тяжелый.