Следствие не закончено
Шрифт:
— Как?! Кто? — Торопчин нахмурился. Нервно расправил под ремнем гимнастерку.
— Вот. Я и сама поначалу не поверила. А — так. Причина нашлась, конечно, серьезная. Теперь-то я и сама это вижу, а тогда… Муж у меня погиб на фронте, Павел Петрович. В сорок третьем году, четырнадцатого сентября. А похоронная пришла аккурат под новый год. Я и потерялась. А тут еще свекровь приступила. Ну, панихиду по Павлу я возьми и отслужи… — Здесь-то церквей нет, так в Тамбов ездила. А людям не говорила.
Марья Николаевна порывисто отвернулась и взялась за скобу двери.
Торопчин долго стоял молча, взволнованный рассказом, глядя на захлопнувшуюся за Коренковой дверь. Крепко потер рукой лоб.
Отошел к столу, сел, разгладил широкой ладонью скатерть.
«А все-таки бригадиром ты, Марья Николаевна, будешь! И в партию таким, как ты, дорога не заказана… Нужна тебе была эта самая панихида?»
Дверь вновь распахнулась и пропустила разрумянившегося, запыхавшегося младшего брата Ивана Григорьевича, пионера Васятку. Паренек потопал у порога ногами, обивая с валенок снег, и произнес радостно:
— Скоро занятия у нас в школе кончатся. Видал?
— Почему так? — удивился Иван Григорьевич.
— Помогать вам будем. На севе. Сегодня Надежда Васильевна статью нам одну прочитала. Из «Пионерки». Там такой намек дан, что Москва на тамбовских ребят крепко надеется. Ну, а мы, значит, постановление вынесли. На собрании. — Васятка горделиво шмыгнул носом и закончил: — Я, Ваня, председателем был! Вроде тебя.
— Интересно, — Торопчин улыбнулся. — Вот крику-то небось на собрании было!
— Смешного не вижу, — обиженно сказал Васятка, стаскивая шубенку.
— Какой уж тут смех… Ну-ка, ну-ка, это еще что? Опять ты, председатель, галстуком перо чистил?
Васятка смутился. Потеребил измазанный в чернилах конец пионерского галстука.
— Кабы я один…
— Так вот слушай. Собери всех пионеров и растолкуй от моего имени: если я еще такое замечу… — Торопчин подумал, чем бы пригрозить, и остановился на самом доходчивом: — уши нарву!
— Ишь ты какой! — опасливо забормотал Васятка, отходя в другой конец горницы, — А еще партийный секретарь!
— Чего, чего ты там лопочешь? — Торопчин поднялся из-за стола.
— Не буду, говорю, — поспешно отозвался Васятка, неверно истолковав движение старшего брата.
— Пионер, Василий Григорьевич, — это брат, дело не шуточное! — заговорил Иван Григорьевич, вновь натягивая дубленку. — Комсомол — первый помощник партии, а вы, выходит, второй. Понял?
— Еще бы, — смущение на лице Васятки пропало, сменилось иным, задорным выражением. Он уже смело взглянул на Ивана Григорьевича и выпалил торжествующе: — Ага! А тебя сама Надежда Васильевна
— Ох, страшно! — Торопчин взглянул на занявшего петушиную позицию братишку и рассмеялся.
— Досмеешься! — пригрозил Васятка. — «Передай, говорит, Ванюшке…» честное пионерское, — хоть ты и длинный стал, и секретарь, а Надежда Васильевна всегда тебя так зовет — «Ванечка» или «Ванюшка». Да, так «передай, говорит, ему, чтобы на глаза мне не показывался. Я, говорит, ни на что не посмотрю, прямо за вихры его оттаскаю». Тебя, значит! Думаешь — вру?
— Нет, не врешь, — теперь пришло время смутиться старшему брату. Иван Григорьевич даже опасливо пригладил ладонью «вихры». — Она такая — Надежда Васильевна. Справедливая.
— Значит, знаешь за что?
— Знаю, — Торопчин обвел взглядом протянувшуюся от окна к окну полку, где неровным, зубчатым рядком выстроились книги. Вздохнул. — Книги Ленина я из школьной библиотеки взял. Два… нет, три тома. «Хождение по мукам» тоже оттуда. И…
— Старуху какую-то в последний раз принес, — подсказал Васятка.
— Ага «Старуха Изергиль» Горького. Взять-то взял… Эх, Василий Григорьевич, мало у меня времени остается для книг. Газеты — и то не всегда прочитываю как нужно. Всё дела да случаи. Не годится так. Мною сейчас вопросов разных возникает, а ответа где искать?
Иван Григорьевич направился к двери, но в дверях почти столкнулся с входящими в избу звеньевой Дусей Самсоновой и Петром Аникеевым.
— А мы к тебе, Иван Григорьевич, — сказала Самсонова. — Здравствуй. Торопишься куда?
— Здравствуй, Дарья Степановна, здравствуй, дорогая, — крепко пожимая руку девушки и с удовольствием глядя в ее разрумянившееся задорное лицо, сказал Торопчин. — Хоть бы и спешил, так не ушел от такой крали! Давно с тобой поговорить собираюсь.
— И я тоже. А живем друг от друга далеко, аж два дома пробежать надо.
Самсонова рассмеялась. Потом сразу, без перехода, стала озабоченной. Вообще выражение ее лица сменялось молниеносно. И вся небольшая, суховатая фигурка девушки, необыкновенно живая и порывистая, ни на минуту не оставалась в спокойном состоянии. Дуся обязательно должна была что-нибудь делать.
«Ты и во сне-то никак не угомонишься, вот уж молотилка», — говаривала ей мать.
А уж на работе — просо ли полоть, картошку ли окучивать, подавать ли зерно на веялку — ни одна из девушек соперничать с Самсоновой даже и не пыталась. Недаром ее комсомольское звено считалось одним из лучших не только по колхозу, но и по району.
— Вот, привела суслика. Хорош? — сказала она, указывая Ивану Григорьевичу на Аникеева. И сама уставилась на своего спутника с любопытством.