Следствие не закончено
Шрифт:
— Ничего, — серьезно ответил Торопчин, здороваясь с Аникеевым за руку. — На суслика не походит. Ну что же, проходите, садитесь.
— Да мы на минутку, — сказала Дуся, однако первая прошла к столу и села. Тут же начала листать лежащую на столе книгу. Листая, заговорила: — Чего придумал — уезжать. С учету, видишь ли, сними его. Как бы не так!
— Куда, Петя, собрался? — спросил Торопчин.
— Дело у меня такое, Иван Григорьевич, — неторопливо и обстоятельно заговорил Аникеев, широколицый,
— Ну что ж, хорошее дело! — сказал Торопчин. — По крайней мере свой агроном у нас будет.
— Из него агроном — как из репы скворечня! Ездил уж в прошлом году, — возразила Самсонова.
— В прошлом году я, верно, провалился, — ничуть не обижаясь на насмешку Самсоновой, подтвердил Аникеев. — И нынче не попаду, если не подготовлюсь как следует. Вот смотрите — по алгебре хромаю, по физике тоже, и химия у меня…
— Вон как, сразу на три ноги захромал, — заливисто расхохоталась Дуся. — Как же ты на одной ноге в Москву прискачешь?
— Подожди, Самсонова, — остановил Дусю Торопчин. — Петя молодец! Это — по-моему. Раз задумал — надо добиваться.
— А кто же спорит? — сразу согласилась Дуся. — Да, может, мы все ему завидуем.
— Так в чем же дело?
— А в том, что через месяц посевная! И если все мои комсомольцы начнут разбегаться… Вот отсеемся, тогда и поезжай. Сама лепешек напеку на дорогу. Было бы только из чего. А сейчас — лучше ты меня не беспокой. Я и так ужасно нервная.
— Угу, — Торопчин искоса, с улыбкой взглянул на сердитое лицо Самсоновой. — А ведь, пожалуй, Петя, она права. Сейчас нам каждый человек, знаешь, как дорог.
— Слышал?.. Я хоть и шучу над тобой, а в работе тебя ни на кого не променяю. — Теперь Дуся уже успела сменить гнев на милость и смотрела на Аникеева ласково. — Уж если Петр идет за сеялкой, следить не надо. Тихой парень, но уж работник замечательный.
— Ну что ж, на сев я, пожалуй, останусь, — согласился Аникеев, чем очень обрадовал Дусю. Она даже волосы ему, и без того путаные, взъерошила.
— Эх ты, грамотей!
— Но только скажите вы ей, Иван Григорьевич, пожалуйста, чтобы сейчас Самсонова меня не беспокоила. Я пока за физику сяду.
— Правильно, — поддержал Торопчин.
— Не буду, не буду. Нужен ты мне очень! У меня, кроме тебя, физика, двадцать семь душ. Ведь я чего от них, чертей, добиваюсь? — Дуся порывисто повернулась к Торопчину. — Чтобы каждый комсомолец мне на бумажке написал, что он обязуется сделать. А как не сделает — я ему эту самую бумажку на лоб налеплю!
— И пишут?
— Как бы не так! Ну, с девчатами-то я совладаю. А уж с парнями… прямо горе мне горькое. Вот на Бубенцова теперь надеюсь.
— Так. Хорошо. — Иван Григорьевич, очень довольный, встал, запахнул дубленку. Поднялись и комсомольцы.
— Ну, а какие разговоры по селу?.. Насчет Бубенцова…
— Не одинаковые, — на лице Самсоновой появилась озабоченность. — Все-таки многие за Шаталова стоят. У Данилыча в колхозе одной родни — не сосчитаешь.
— А твои комсомольцы как?
— Насчет нас не сомневайся, — беспокойство у девушки сменилось горделивой усмешкой. — Николай, сынок шаталовский, и тот за Бубенцова голосовать будет. Будет! — Дуся хитро сощурила глаза. — А вот за Клавдию…
Самсонова осеклась. Знала она, как и все на селе, про отношения Торопчина и Клавдии.
Однако Иван Григорьевич, по-видимому, не заметил смущения девушки.
— Так вот что, Дуся, и ты, Петр, — сказал он. — Надо, чтобы все комсомольцы приняли в выборах самое живое участие. Это, ребята, для колхоза вопрос политической важности!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
За день до общего собрания, на котором колхозники должны были обсудить и утвердить кандидатуру Федора Васильевича, к Торопчину на дом пришли трое: жена завхоза Елизавета Кочеткова, заведующий током Михаил Шаталов — двоюродный брат Ивана Даниловича и, что особенно удивило Ивана Григорьевича, — бригадир второй полеводческой бригады, всеми на селе уважаемый работник и член партии, Андриан Кузьмич Брежнев.
Брежнев первый и объяснил цель прихода..
— Вот, товарищ Торопчин, — сказал он, — некоторые колхозники интересуются таким вопросом: могут ли они предложить своего человека?
— Шаталова? — спросил Иван Григорьевич Брежнева.
Но ответила ему Кочеткова:
— Хотя бы! Все-таки мы Ивана Даниловича знаем не год и не два, а, пожалуй, все двадцать. И верим ему не меньше, чем вашему Бубенцову.
Слово «вашему» прозвучало вызовом, и Торопчину не понравилось. Но он и виду не подал. По-прежнему внимательно продолжал смотреть в лицо Кочетковой.
«А красивая женщина Елизавета. Ай да завхоз!» — мелькнула в голове неожиданная мысль.
— Он здесь с нами всю войну ворочал, пока вы на фронте были, — помолчав и не дождавшись ответа Торопчина, продолжала объяснение Елизавета.
И опять Торопчину не понравились слова Кочетковой. Даже не по смыслу, а по тону, каким они были сказаны: получалось, что Шаталов во время войны дело делал, а они, то есть и Торопчин, и Бубенцов, да и все, кто воевал, и муж Елизаветы в том числе, — валяли дурака.