Следствие по магии 2

Евдокимова Анастасия

— Не раз слышал я про то, был там. Что ты хочешь мне сказать?

— А ты дослушай, нетерпеливый. Спрятал он проклятую медь, да и уснул. Сколько попыток было завладеть сердцем Гор?

— Что ты хочешь этим сказать?

Кощей даже не попытался ответить, наоборот раздался в плечах, вытянулся, сквозь лицо начал проступать череп. В общем хоть картину рисуй, правда страшноватую, но симпатичную.

— Я тебя спрашиваю, пень ты трухлявый, старик, обещавший хранить, и все потерял. Гордость вдруг взыграла? Что у тебя есть кроме

гордости? ТЫ же был как мудрый правитель, знающий язык всего живого на земле. Тебе подчинялись сармаки и прочие змеи. Куда все делось? То, что о тебе стали забывать — только это твоя предсмертная агония. Помнишь, как тебя молили с просьбой поскорее забрать умирающего? Теперь ты хочешь уйти, Бог Мертвых?

Я не лезла. Во-первых, под горячую руку такому мужчине? Ищите дуру где-то на кладбище, там их полно. Во — вторых, не зная всей подоплеки? Я в первую очередь следователь и должна дослушать хоть часть всей истории, а то пазл не сходится. В-третьих, может они так всегда общаются, так что только первый пункт, не маленькие.

— Что ты хочешь от меня Кощей?

Устало спросил Эштр. Он уже не так высокомерно смотрел на колдуна. В его глазах мелькнула искра вопроса.

— Ответа. Сколько раз приходили к сердцу Гор? Как получилось, что наказание твоего отца свободно гуляет вдали от его саркофага?

— Шесть раз, неизвестные мне, приходили к сердцу Гор. Раз в год, в первую войну. И трижды во вторую. В последний раз это было в осень почти двадцать зим назад.

— Ты отлучался со своего поста?

— Я был у школы.

Кощей вернулся к своим размерам, череп и шипы исчезли, как и оружие.

— Утром мы войдем в святилище, нужно посмотреть, сколько меди взяли. И положить привезенный артефакт, — Кощей больше не смотрел на старика, а тот поник и поплелся обратно в башню, — Разбейте палатки у того валуна.

Если бы, не-то ярко — зеленое шоу от колдуна, я бы заметила быстрее, что практически наступила ночь, где-то на верху еще был заметен свет, а здесь уже наступила ночь. Таль убежал на разведку, собираясь воспользоваться августовской ночью, чтобы размяться и побегать, а на рассвете сменить Алого и подремать у входа. Кощей и, вылезший непонятно откуда, Багдасар развели костер и что-то шаманили около него.

А я сидела и вдыхала просто сводящие с ума запахи разнотравья. Это лето я, наверное, никогда не забуду. А потом, уже почти привычно начала напевать:

Если в моих мыслях туманно. Вижу, во снах я постоянно

(Когда непонятно и сложно; И, кажется, все невозможным)

Знакомой тропой; Я снова домой

С орлами парить там над землею; Жар утолить водой ключевою

Вернулся Таль, у ног сел Алый, потёрся волчьей мордой и завыл. Спиной оперевшись на валун, сел Кощей, став мне просто теплой подпоркой, сидеть стало удобнее. Казалось, горы прислушиваются к песне. Они ведь тоже устают, стоять веками, смотреть на людей и понимать.

Все понимать… так пусть хоть на пару минут они почувствуют, что мы тоже дорожим ими, как и они нами.

Над колыбелью ветры мне пели мотив:

"Горы — горы вечные горы; Они — моя сила; Они за спиною!

Сердце не дрогнет и разум наполнен. Этой свободой, этим покоем!'

Где-то в горах ухнул филин, громкое эхо ночной птицы подхватили оборотни и тихонечко выли — подпевали. Душевно.

Родная земля залечит все раны; Снова Коста учит стихами

Они о великом, Чтоб быть человеком!

В песне души ритмы слышны. Солнце встаёт там за горой!

В танец меня зовёт круговой! Зов крови моей

Звучит всё сильней, как мотив:

""Горы — горы вечные горы; Они — моя сила; Они за спиною!

Сердце не дрогнет и разум наполнен. Этой свободой, этим покоем![4]

— Душевно, — Кощей накинул мне кофту, — Спасибо.

— Горы, навеяло. Они такие….

— Величественные. Вот вроде не первое тысячелетие живу, а все не устал. Может ко мне переведешься? Россию хоть посмотришь.

— Я подумаю.

— А с чего ты пошла в полицию?

— Уж кто бы ошибался! В следственный комитет.

— Ты поняла, о чем я.

— В детском доме осознала себя рано. Уж не знаю почему. Сейчас то понимаю, как мне повезло. Яга хоть и строгая, но детей, по сути, обожает. Я слишком не любила тайны. Три дня караулила нянечку, которая как мне, казалось, ворует мясо.

— Воровала?

— Да. Яга или тогда Зоя Ивановна меня похвалила. Нянечку я ту больше не видела.

— Уволила.

— А может съела? Она так-то не против была, но только с разрешения. В девяностые с зарплатой не очень было, вот она и разрешала брать продуктами.

— В этом вся Яга. Она на фронте своих девочек обожала. С Лаврентием ругалась так что по Кремлю мыши замирали, а его помощники пили валерьянку ведрами.

— Лаврентий? Неужели?

— Именно. Берия.

— И он это терпел?

— О! Ты бы знала, как он ее любил, — я аж обернулась на валуне, чуть не свалившись, колдун меня перехватил, — Но он был женат, болезненно честен с супругой. И ведьму эту любил.

— И?

— Просто любил. А она ему нервы мотала.

— А она знала?

— Яга? Не думаю, я-то случайно узнал. Развозил этих, генацвале, после банкета. Ну и рассказал он мне все по пьяни. Так и узнал, почему он ее концерты терпел, по-своему оберегал. Хотя если бы задумала, что против Кобы[5] не пожалел бы. Вряд ли справился, но сделал бы все.

— Почему? Вот почему кто-то из кожи вон лезет, а кто-то ворует, что не приколочено.

— Отколачивает и тоже ворует.

— Именно.

— Не все так просто. И эти разбойники не сразу дошли до этого.

— А как?