Следствие ведут дураки
Шрифт:
— Я Гарпагин, я и есть Гарпагин! — на чистом русском заверещал лохматый мужчина и вдруг, изловчившись, лягнул негра с бейсбольной битой в самое уязвимое для всякого мужчины место, да так, что тот с воем повалился на траву и задергал ногами, разоряясь в бессвязном вое, среди длинных звуков которого Осип и Иван Саныч, к собственному удивлению, обнаружили родную русскую речь в представительстве неопределенного артикля «бля» и галлицированного словечка «падлья-а-а»!
Без дальнейших введений и нудных церемоний знакомства волосатый амбал врезал по спине Гарпагина,
Голова гостя из России дернулась, Моржов почесал в затылке и проговорил:
— Ну чаво тебе сказать-от? А ничаво-от не скажу. Зря ты это, паря.
С этими словами Осип поднял кулак и ударил по лбу горе-француза, а именно — Николя. Незадачливый сын Степана Семеныча, почувствовав на своей черепной коробке привет с исторической родины, некоторое время буравил Моржова округлившимися глазами, а потом без предисловий свалился на траву, подломив под себя ноги.
Третий амбал, снял ногу с груди засаленного мужика, глянул на Осипа, потом перевел взгляд на Ивана, который отвел подол платья от лица и косил одним глазом, — и вдруг рванулся в сторону, как заяц, которого согнали с тропы, и, перепрыгнув через забор (два метра между прочим), бросился бежать по направлению к раздолбанному желтому «Пежо».
— Весело, — наконец выдавил Иван Саныч. — От чего уехали, к тому и приехали. Нарочно, что ли?
Степан Семеныч, кряхтя и выдавливая из себя неразборчивую мешанину из французской и русской брани, поднялся с капота «Рено» и придирчивым, несмотря на все перенесенные невзгоды, взглядом собственника окинул машину: не поцарапали ли, когда били по заднице битой.
Потом обернулся и, прищурив на Осипа глаза с таким видом, словно у него была близорукость по меньшей мере в семь диоптрий, произнес по-французски:
— Вы кто?
— Не… я по-вашему ничаво, — отозвался Моржов.
— Русские?
— А чаво ж, не видно по мне, что не хранцузы? — ответствовал тот.
— Видно… — недовольно пробурчал Степан Семеныч. — Из России?
— Нет, из Буркина-Фасо, — блеснул знанием географии Осип, а потом перешел на более обстоятельный и серьезный тон:
— Мы, можно сказать, только что с трапа самолета. Из ентого… Шарля де Голля.
— А-а-а, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, протянул Гарпагин. — И чем обязан?
— Просто мы с вами, некоторым образом, родственники, — подал голос Иван Саныч. — Вот. Моя мама, Елена Семеновна, ваша сестра. Родная.
Степан Семеныч непонимающе посмотрел на самопровозглашенного родственника и пробормотал:
— Что-то я не расслышал… верно, не так? Э-э-э… я-то думал, что у моей сестры Лены и Астахова ее — сын, а тут оказывается — дочь. Нестыковка получается.
Астахов махнул рукой и открыл было рот, чтобы пояснить, что он женщина только по платью и загранпаспорту, что были обстоятельства, по которым он не мог выехать из России под своим настоящим именем, но Осип опередил его:
— Вот чаво, Степан Семеныч. Вас ведь так зовут-от, верно? Вы же не заставите Ваньку раздеваться
Гарпагин посмотрел на корчащегося на траве сына и его дружка, почесал в лохматом затылке и, согнувшись еще больше и выставив лицо с торчащим крючковатым носом и длинным подбородком, выговорил:
— Все-таки я что-то не понимаю. Не понимаю, да. А что вам нужно?
Ване Астахову почему-то стало непреодолимо смешно. Он с трудом подавил приступ хохота и отозвался еще одной классической цитатой:
— Я к вам пришел навеки поселиться. Надеюсь найти у вас приют.
Нет надобности говорить, что цитату Гарпагин не оценил. Более того, он смотрел на Ивана со все растущим подозрением, а потом вдруг гаркнул:
— Знаю я вас! Это все штучки дурацкие! Вы заодно с этим мерзавцем и ничтожеством Николя меня норовите надурить! Да только не на того напали.
И, царственным жестом простерев руку по направлению к Астахову, выговорил:
— Вон отсюда, пока я не вызвал полицию!
— Вы, кажется, уже звали полицию, — пробормотал Астахов, — только она не больно рвалась вас спасать. А вот мы вам помогли, и вы же нас гоните.
— Вот такой бонжур, ежкин кот, — ни к селу ни к городу встрял Осип.
— Я вас не знаю, — возразил Гарпагин. — Все вы, из России, бандиты и жулики. Вот вы говорите, что племянник, а выглядите, как племянница (Ваня дернул подол платья и тихо выматерился), а думаете и вообще бог весть что. Может, целите меня ограбить.
Категоричные суждения Гарпагина по понятным причинам не устроили Ивана Саныча. Он открыл было рот, чтобы возражать, и неизвестно сколько продолжались бы эти смехотворные препирательства, если в этот момент на арене, некоторым образом, боевых действий не появилось новое лицо. Точнее, личико — круглое, в меру глуповатое и немного конопатое, но в целом довольно милое.
Личико принадлежало пухленькой молодой женщине лет двадцати трех — двадцати восьми. Подобный разброс в определении возраста объяснялся телосложением девицы: она была довольно толста и являлась счастливой обладательницей внушительного бюста, мясистых покатых плеч и пышных бройлерных бедер, из-за которых иной турецкий султан решился бы перешерстить гарем, чтобы найти место для новой жемчужины.
Впрочем, у дочери Степана Семеныча Гарпагина, парижанки по рождению, была открытая русская улыбка и чуть выпуклые коровьи голубые глаза, встречающиеся у крестьянок на полотнах русских художников.
При виде ее Осип шмыгнул носом и хмыкнул.
В пухлой веснушчатой руке, похожей на плюшку с тмином, Лиз Гарпагина держала трубку радиотелефона.
— Папа, тебе звонят из Питера, — сказала она по-русски, однако же слово «папа» произнося с французским прононсом и с ударением на последний слог. — Это месье Астахов, твой компаньо… ой, Николя! — увидела она валяющего на траве окровавленного братца. — Что с тобой?
Гарпагин повернулся к ней со стремительностью, которую сложно было заподозрить в его тощем анемичном теле, и рявкнул: