Следствие ведут дураки
Шрифт:
По лицу Жодле проскрежетала всполошенная гримаса удивления, а потом он отшвырнул пинком ноги стул, валявшийся перед дверью, и бросился вон из комнаты, быстро проговорив через плечо:
— Туда!! Скорее! Пока не рассвело!
…Рассветало. В сероватом воздухе перетекала бодрящая свежесть, когда Иван Саныч и Осип вылезли из окна астаховской спальни и решительными шагами направились через сад к калитке в ограде.
Они решили не оставаться в печальном погорельном доме, который выгорел более чем наполовину и теперь походил на развалину запущенного кариесного зуба,
На двоих у Моржова и Астахова было сейчас сто пятьдесят долларов, около пятидесяти франков и какая-то мелочь в ненужных в Сен-Дени рублях. Хорошо еще, что не сгорели документы, хранившиеся в спальне Ивана Саныча: уцелел и паспорт на имя Новоженова Иосифа Михайловича, и паспорт на имя Хлестовой Жанны Николаевны.
Идти было некуда. Гарпагин с дочерью ночевал где-то в Париже, и найти его в огромном городе возможным не представлялось. Ждать же, пока хозяин дома приедет на пепелище, было опасно: вместо него могла приехать и полиция, которой Осип и Астахов опасались, и, что еще хуже, Жодле с Али. Ведь они, верно, уже установили, что в футляре оказался вовсе не тот диск.
Они вышли на дорогу. По тротуару шла какая-то толстая француженка с чудовищного вида бультерьером, при виде «погорельцев» поспешно свернувшая на другую сторону улицы.
— Куда пойдем? — мутно спросил Иван Саныч. — Жрать охота и вздремнуть. И вообще, у меня такое самочувствие, как будто меня мутузили резиновыми дубинами в мусарне.
— Хуже, — обнадеживающе сказал Осип. — А хранцузское пойло-от кончилося?
— Кончилося, — горестно подтвердил Ваня. — Все кончилось. А вот геморрои, кажется, только начинаются. Приехали, бля, в Париж, называется! Да если б я знал, что вот такая каша заварится, я бы, ежкин кот, и не сел в такси от Шарля де Голля до Гарпагина, а вот дождался бы в аэропорту рейса Париж — Магадан и…
— Думаешь, бывает такой рейс? — скептически оформил свое сомнение Осип.
— Я бы то такси завернул… — продолжал бушевать Астахов, прислонившись спиной к свежеокрашенному забору, а потом вдруг осекся на полуслове и, уставившись на Осипа округлившимся глазами, четко проговорил:
— Так-сист. А что? Таксист.
— Ты чаво? — тревожно поинтересовался Осип, на мгновение усомнившись в душевном здоровье Астахова. — Ты чаво енто, Саныч?
— Я вспомнил про таксиста, который нас подвозил до дяди. Профессор который. У него голос как несмазанная телега. Он нам еще рассказывал про стадион Стад де Франс, а потом сказал, что если что — заходите. Он живет на соседней улице в доме с желтым забором.
— Да там, можа, все заборы желтые, — хмуро проговорил Осип.
— Если он так сказал, значит, не все. Соседняя улица, он сказал… да тут вообще-то все улицы соседние! Гм… а, вспомнил!
— Чаво?
— Он говорил, что его дом возле старой часовни.
— Часовни? Ось воно як… да вон она торчит, как ента. Котора… в-в-в… Пизданская башня.
— Пизанская, — скривившись, исправил Астахов. — Знаток
Осип вдруг застыл и прислушался.
— Кто едет сюда, — наконец сказал он. — Оттуда.
— Да мало ли кто? — сказал Иван. — Пойдем к часовне. «Едет!» — скептически хмыкнул он. — Обжегшись на молоке, на воду дуют.
— Наше молоко давно подгорело, — пробурчал Осип и, в последний раз многозначительно оглянувшись на сгоревший дом Гарпагина, зашагал за Иваном Санычем, насмешливо буравя взглядом его перепачканную, в том числе в краске, спину. Они свернули в проулок. И правильно сделали, потому что буквально через несколько секунд к дому Гарпагина подъехал джип с Жодле и Али…
Таксиста долго искать не потребовалось: он стоял у металлической ограды, действительно окрашенной в ядовито-желтый цвет, и прикреплял к ней табличку за номером 18. Верно, это был номер его дома.
— Все знаю, — сказал он, не оборачиваясь, словно видел подходящих к нему Осипа и Ивана Саныча спиной. — Все знаю. Сам подвозил этого Луи и с ним вашу девушку, Настю, до дома Гарпагина.
— Так вы все знаете? — изумленно воскликнул Иван Саныч. — И вы не вызвали полицию… этого… комиссара Ружа не вызвали?!
— Зачем? — пожал тот плечами. — Вы, видно, думаете, что в этом был бы толк?
Астахов поерошил волосы, сбитый с толку хладнокровием и уверенностью необычного сен-денийского таксиста, в прошлом российского профессора и доктора наук. Тот обернулся и некоторое время критическим взглядом рассматривал Ивана Саныча и осипа, а потом сказал:
— Я не думал, что вам так повезет. Но вы молодцы. Выбрались. Ладно, что тут на ветру стоять. Пойдем в дом. Вы, верно, есть хотите?
— Есть? Ишшо как, — отозвался Осип, который никогда, ни при каких раскладах не утрачивал своего богатырского аппетита.
— Я вам помогу, — сказал таксист, когда Иван Саныч и Осип с пугающей быстротой, чавкая и утираясь, уписывали неслыханно ранний для них завтрак (обычно завтраки были совмещены с опохмелкой и потому проходили ближе к обеденному времени). — Я, конечно, сам мало что знаю, но тем не менее чем богаты, тем и рады, как говорят у нас в России. Не то что тут, в Европе.
— Угум, — жуя, отозвался Иван Саныч, давая понять, что внимательно слушает; Осип же не сподобился и на такой знак внимания. Однако Ансельм не стал форсировать ситуацию: он подождал, пока Осип и Ваня напихаются завтраком и выльют в свои глотки все столовое вино, и только потом затеял разговор по существу.
— Вот вы говорили о полиции, молодой человек, — сказал он, обращаясь к Ивану Александровичу, — да-да, все-таки молодой человек, хотя девушку вы изображаете очень даже прилично.
— Я — актер, — заявил сытый Астахов.
— Это заметно. Причем заметно даже в тех ситуациях, где комедиантствовать не обязательно. Да вы не делайте, не делайте обиженной рожи лица, молодой человек… как вас зовут-то — Иван, да?
— Иван.
— Вот вы, Иван, говорили о полиции. А знаете, что было бы, явись на место ваших ночных приключений полиция? Не представляете?