Следствие ведут дураки
Шрифт:
Он скорчился и, вынув из своего, с позволения сказать, рукава зеркальце и лихорадочно быстро высыпал из промелькнувшего меж пальцев прозрачного мешочка белый порошок, а потом поднес к ноздре трубочку и два раза глубоко вдохнул. Вытер чуть испачканный нос тыльной стороной ладони и еще раз пробормотал:
— Размажем, будь уверена.
— Кокаин? — равнодушно спросил Ансельм.
— Он. В жизни три настоящих удовольствия, и все они начинаются на букву «К» как на русском, так и на французском языках: кокаин, канкан, казино.
— А женщин ты, разумеется, запихнул
Луи снисходительно оклабился:
— А то!
— Осип в таких случаях говорит: «а чаво ж?», — бросила Настя, и ей стало жутко от того, что, быть может, она никогда больше не услышит этого самого «а чаво?». — Месье Ансельм… ну быстрее!
— И какой русский не любит быстрой езды, — продекламировал с заднего сиденья недоделанный потомок великого писателя.
— Езда — это не по твоей части. На букву «Е» начинается потому что.
— Какая ершистая! — снова с ребяческой непосредственностью удивился Луи. — Надо же!
— Приехали, — выговорил Ансельм, аккуратно подруливая к желтому забору.
Настя опустила стекло. В салон с порывом ветра ударили мелкие капли противного дождя, до чрезвычайности напоминавшего питерскую или, тем паче, лондонскую изморось. Настя высунула голову из окна, покрутилась и встревоженно произнесла:
— Вы куда меня завезли, месье Ансельм? Это не дом Степана Семеновича. Вы, месье Ансельм…
— Да хватит меня этим «месье»-то хлестать, — прервал ее водитель с докторской степенью, — а привез я сам именно туда, куда надо. К своему дому. Дом вашего Гарпагина — вон там, в пятидесяти метрах отсюда, за теми деревьями. Видите, Настя, те две башенки?
— Да.
— Так это дом Гарпагина и есть.
— Ага, — произнес Луи Толстой, — я тоже узнал. Ну что, Анастасия… тебя ведь именно так зовут?… ну что, освежим знакомство с господином Жодле?
С этими словами он задрал лоскут ткани, вероятно, по мысли дизайнера всего этого чудовищного одежного шитья представлявший штанину, и вытащил из-за кожаного ремешка, туго перехватывающего ногу чуть пониже колена, небольшой пистолет марки «беретта». Настя вонзила в пистолет мрачный взгляд, а Луи, взволнованный кокаином и предстоящим приключением, которое по тем же наркотическим соображениям виделось ему в розовом свете, весело отозвался:
— Разрешение на «ствол» имеется.
— Прекрасно, прекрасно, — сухо процедила Настя сквозь зубы, — тогда проберемся к дому. Спасибо вам, месь… спасибо, Ансельм. Ах да, вот деньги, — сказала она, наугад вытаскивая из сумочки несколько скомканных бумажек. — Вот, возьмите.
Тот принял деньги и, спрятав их в карман, негромко проговорил:
— И все-таки я бы не советовал вам…
— Я надеюсь, что вы не будете вызывать милиц… полицию, — перебила его Настя. — От нее одни геморрои. Что в России, что во Франции.
Луи, скаля белые зубы, ждал ее у забора. Настя хотела было заговорить, но тут ударил оглушительный удар грома, гулко, как гонг, раскатившийся
— Allez, — коротко сказал он по-французски. — Идем, Настя.
Они прошли под висячим фонарем, испускавшим казавшийся тусклым в отсветах молний свет, и свернули на улицу, где находился дом Гарпагина. Настя взглянула на окна Степана Семеновича.
Окна гарпагинской квартиры полыхали.
…Нет, никакого пожара. Просто в бельэтаже дома горели все пять окон, чего прижимистый Степан Семенович никогда не допускал, разумеется, из соображений экономии. Одно из окон был раскрыто настежь, и оттуда вырывались звуки музыки (!), а также неясные обрывки глухих слов, а потом донесся хриплый вопль, который сложно было не идентифицировать:
— Ма-а-атор ка-а-алесы крутить!!.
— Они там, — коротко сказала Настя, вздыхая с явным облегчением. — Идем.
— Что-то не похоже, чтобы их там убивали, этих твоих друзей, — хмуро сказал Луи Толстой, — больше смахивает на банкет. Музыка, песни орут. Пьяные.
— У них вся жизнь как банкет, — отозвалась Настя, — только он, банкет этот, быстро переходит в похмелье. А вот похмелье — это уже сложнее. Так, вот их джип. А серого микроавтобуса я что-то не вижу.
— Уехал, наверно.
— Или ехал вовсе не сюда, — невольно содрогнувшись, проговорила Дьякова.
Они перелезли через высоченную ограду, причем Настя проявила при этом больше ловкости, чем Луи, которому, как известно, не впервой было преодолевать забор вокруг дома Степана Семеновича Гарпагина, и пошли по каким-то грядкам, в которых, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, произрастали любимые помидоры Степана Семеновича. Луи хищно раздувал ноздри, водя дулом пистолета туда-сюда, а Настя, ссутулившись, шла за ним, пытаясь разобрать то, что долетало до нее из распахнутого окна.
Настя коснулась плеча Луи и произнесла свистящим шепотом:
— Ты еще не совсем офранцузился? Помнишь Россию?
— А что?
— Просто сможешь вскарабкаться по той трубе без того, чтобы не зайти в страховую компанию и не застраховать свою тушу на энную сумму?
— Н-ну уж ты совсем, — обиделся Луи, — вообще-то я не америкос какой-нибудь, чтобы вот так по страховке упираться. Я, между прочим, из Липецкой области, мой папа и посейчас на Новолипецком металлургическом работает, а я в детстве на учете в детской комнате милиции состоял, так что не надо меня так жестко чморить.
— Ну, судя по жаргону, ты из России-матушки не так давно сбежал, — пробормотала Настя, глядя на распахнутое окно на втором этаже.
— Ага. Два с половиной года назад. Я, между прочим, с Шемякиным знаком. Художник такой знаменитый. Михаил зовут его, — похвастался Луи. — Я вообще танцовщик по профессии. В разных парижских варьете танцевал, пока отовсюду не поувольняли к чертовой матери, как говорится, за профессиональное несоответствие.
— Пил, что ли?
— И пил тоже.
— Кокс еще?