Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Так-таки и выгонишь? Савельева внука?
— Только ради светлой памяти, — помолчав, сказал дед и перекрестился. — Слава Господу, Савелий не дожил!
— Слушай, мне от тебя ничего не нужно. Может, переночую — и прощай. Вот только… выпить бы малость.
— Выпить нету, — решительно ответил хозяин.
— Врешь. Держишь небось для зятьев.
— А хоть бы и держал! Водки не дам! Ты через нее и сгинул!
Невдалеке забрехала собака, дед Василий озабоченно приник к занавеске, проследил за кем-то, обернулся к обмякшему
— А скажи на милость, за каким шутом ко мне-то пожаловал? То годов пятнадцать глаз не казал, а то на тебе — явился!
— Прикажешь к Матвею идти? Или к Андрюшке Зубатому? Там меня враз и прихлопнут.
— Все одно поймают, Михайло. Куда денешься?
— Потом пусть ловят, — равнодушно уронил тот.
— Пото-ом?..
Косматые брови взлетели, собрав лоб в глубокие морщины, затем поползли вниз, нависли по бокам ястребиного носа.
— Чевой-то ты задумал? А? — грозно приступил дед к гостю.
Но уже не те были годы, когда Мишку устрашал закадычный Савельев друг.
— Дело есть, — твердо и тяжело легли его слова поверх стариковского окрика. — Что-то жарко у тебя, — попробовал отвлечь разговор в сторону.
Дед сел против него.
— Это от меду. Сколько ден не емши-то?
— Двое суток.
— Ох, Михайло, натворишь ты беды! Ведь чисто зверем смотришь!
— Я сейчас зверь и есть… Зверь за добычей, а за зверем — охотники.
— Ну, вот чего: отвечай по чистой совести — какое твое намерение?
По совести Багров ответить не мог. Но старик был пока очень нужен. И — подспудно где-то, на дне сердечном — было перед ним немного стыдно. Потому ответ прозвучал без вызова, по-родственному:
— Слушай, дед, я много куролесил, верно. Однако не подличал. Ты за мной какую подлость помнишь?
— Еще бы не хватало!
— Так вот те крест — мое дело справедливое.
— Будто ты в Бога веруешь!
— Тогда памятью Савелия Багрова клянусь! — поднялся торжественно.
Встал и дед Василий.
— Гляди, Михайло, не бери греха на душу!
Багров пошел к лавке, повалился на нее:
— Стемнеет — разбудишь.
Хозяин зашаркал к окну. Снег перемежился, но тучи висели серым пологом.
— По такой погоде часов с пяти смеркаться уж начнет, — сообщил он.
Багров не откликнулся — спал.
10
Снег перемежился. В поле зрения появился дворник с широченной лопатой; послышался характерный скребущий звук. Томин стоял у отворенной форточки и прихлебывал жидкий и слишком сладкий кофе, который налил ему из своего термоса дежурный (извинившись, что некрепкий и пересахаренный: и то и другое «из-за сердца»).
Еловские стражи порядка, «заведенные» Томиным, теперь уже сами себя подхлестывали и делали все как надо. Период чесания в затылке миновал. Но на долю Томина оставалось кое-что, чего он не мог никому передоверить.
— Иван Егорыч, подскажите, с кем Багрова ближе
— Исключая мужнину родню, Майя Петровна со всеми ладит. Но так чтобы закадычно… вот, правда, с Сергеевой они дружат. Это завпарикмахерской. Вдвоем нам шею мылят.
— Мне бы с ней перемолвиться без свидетелей. Они вместе работают или посменно?
— Как когда. Ну-ка, Витек, добеги.
Дворник, скрывшийся из глаз, теперь двигался в обратном направлении, толкая перед собою целый сугроб. Куда он денет такую гору? Тут нужна лопата поменьше. Но дворник, словно в ответ, уперши черенок в согнутое колено, поднял сугроб и широким махом откинул в сторону. Отличные мужички жительствовали в Еловске…
Виктор вернулся с известием, что заведующая Сергеева управляется одна.
В маленькой парикмахерской на три кресла «предбанник» для ожидающих был отделен от основного помещения полузадернутой портьерой.
У Сергеевой сидел клиент, доносились самые обыденные реплики. Единственное упоминание о Багровой не представляло интереса: та пошла к врачу, потому что лишилась сна. Но Томин все же прислушивался.
«Здесь немного снять?.. Одеколончиком?..» Женский голос почему-то нравился. Такие голоса — у благополучных, жизнерадостных людей.
Клиент выплыл из-за портьеры в благоухающем облаке, и Томин занял его место.
Женщина в белом халате спиной к нему заметала остриженные волосы. Затем скрылась за внутренней дверью и тотчас вернулась, неся чистое полотенце и мисочку с водой. Томин внутренне ахнул. На полдороге Сергеева увидела его в зеркале и резко остановилась, плеснув из мисочки на пол.
Долго они молчали, отброшенные этой встречей лет на тринадцать — пятнадцать назад, когда она — нынешняя Сергеева, прежняя Шахова — отдала Знаменскому и Томину своего мужа, крепкого подпольного дельца. Beроятно, не страстно любимого, но любящего, щедрого и очень богатого.
По собственному побуждению отдала, без нажима и внешней необходимости. Заподозрила, что он замышлял «убрать» опасного свидетеля, — и отреклась, не побоявшись статьи с конфискацией.
На всегдашний Пашин вопрос — что, мол, толкнуло? — ответила: «Я могу быть женой расхитителя, но не уб…» И дальше выговорить не сумела, захлебнулась страшным словом.
Как преобразили ее протекшие годы! Нет бы увянуть — пополнела, расцвела, только столичный лоск сошел. Кто бы поверил — ведет трудовую жизнь, стоит, надо думать, в очередях, стряпает. Н-да, до чего все-таки Земля круглая. То Ковалевский, теперь она…
— Здравствуйте, Елена Романовна, — встал Томин, спохватившись.
— Здравствуйте.
— Не смотрите на меня как на выходца с того света!
— Для меня оно так и есть. Зачем вы?.. Что вам нужно?..
— Зря напугались, Елена Романовна. Я зашел всего-навсего побриться и так же не ожидал встретить вас, как вы меня.