Следствие ведут знатоки
Шрифт:
Знаменский. Экспертиза установила промышленное происхождение отливок. Можете ознакомиться с актом. (Протягивает акт.)
Ферапонтиков(отмахиваясь). Спаси и помилуй! Чего я пойму? Образования небольшого… А бумажка эвон какая аккуратная, еще замараю, поди.
Знаменский. Не работайте под убогого, Ферапонтиков.
Ферапонтиков. Ошибочка это — насчет работы. Кладовщики мы, товарищ Знаме'нский.
Знаменский. Зна'менский.
Ферапонтиков.
Знаменский(сухо). Вы видите какой-то смысл в подобном разговоре?
Ферапонтиков(обрадовано). То есть ну никакого! Как раз хотел спросить: об чем у нас беседа-то?
Знаменский(неторопливо). Я уже раза четыре объяснял, что вы вызваны в качестве свидетеля по делу о хищении промышленного металла.
Ферапонтиков. Против кого ж я свидетель? Против начальства если — никак невозможно, сами, чай, понимаете. И против товарищей тоже… Опять же свидетель — это который что-то видал, верно? А я за ними ничего не видал. Я от них видал только хорошее. Люди все наскрозь положительные.
Знаменский. Основательно вошли в роль… Но рано или поздно придется из нее вылезать.
Ферапонтиков(обиженно). Обращаетесь вежливо, а мне, стало быть, не верите?
Знаменский. Нет.
Ферапонтиков. Вот это нехорошо! Сами спрашиваете, а сами не верите. Зачем тогда и спрашивать?
Знаменский. Подпишите протокол допроса и идите. (Передает Ферапонтикову протокол.)
Ферапонтиков читает. Протокол на одном листке.
Ферапонтиков. За всех подписывать не могу!
Знаменский. Где тут «за всех»? Ваши собственные показания.
Ферапонтиков. Нет, товарищ Знаменский. Сказать — одно, а подписать — другое. Вон и про Гришу написано: сколько, мол, лет работает. И про начальника есть (читает): «Поддерживает дисциплину и порядок». Не-ет, они пусть сами за себя подписывают.
Знаменский. Ой, Ферапонтиков!..
Сцена тридцать седьмая
Коридор на Петровке. Навстречу друг другу идут Воронцов и Ферапонтиков.
Воронцов(не останавливаясь). Как?
Ферапонтиков. В норме.
Расходятся.
Сцена тридцать восьмая
Кабинет Знаменского. Входит Воронцов.
Воронцов. Здравствуйте, товарищ Знаменский. Можно?
Знаменский. Да, прошу… Садитесь, пожалуйста… (Шутливо.) Только давайте сразу договоримся. Вы не малограмотный.
Воронцов(понимающе усмехается). Ах, Ферапонтиков, Ферапонтиков!.. Ну что с него возьмёшь?..
Сцена тридцать девятая
Лестница на Петровке, 38. Томин окликает сотрудника в форме капитана.
Томин. Василь! Ты-то мне и нужен. Забирай игрушку. Я с вей сел в элементарную лужу!
Василий. Да брось!
Томин. Не брось, а точно! Недаром же просил: никакой экзотики. Милый, но ширпотреб.
Василий. Я и дал ширпотреб. На моей памяти таких брошек изымали штук шесть, и все на одно лицо. Не на ней ты погорел, Саша, а на легенде. Драгоценности в каком-то кресле — неправдоподобно.
Томин. Судишь по себе, Василек, без учета среды. Там господствуют два девиза: «На свалке всё есть» и «Кто ищет, тот всегда найдет!» Сказания о кладах передаются из уст в уста, и им принято свято верить. Так что легенда была беспроигрышной! А подвела твоя брошка… Точно говорю.
Василий(вертя брошку). Странно…
Томин. Главное — обидно. Меня наводят на нужного человека, он уже лезет за деньгами, и вдруг вижу — узнал ее и сразу корчит оскорбленную невинность и коленкой пониже спины… Пошли, распишемся, что я ее вернул, но запомни: на тебя вот такой зуб!
Уходят.
Сцена сороковая
Кабинет Знаменского. Продолжается допрос Воронцова.
Воронцов. Должен кто-нибудь заведовать и свалкой, Пал Палыч.
Знаменский. Но почему именно вы? Говорят, были одаренным певцом, подавали надежды… Мрачный финал.
Воронцов. Вы интересовались моим прошлым. Наводили справки.
Знаменский. Даже приглашая в гости, о новом человеке стараются узнать побольше, а я приглашаю на допрос. В этом доме инкогнито соблюсти трудно… Итак, почему?
Воронцов. Простенькое словечко. А сколько за ним стоит! Целая загубленная жизнь… Вы касаетесь глубокой раны, Пал Палыч. Если бы не ваши добрые, умные глаза и необъяснимая уверенность, что вы сможете понять…
Знаменский. Попытаюсь.
Воронцов. Был молод и красив. Пел так, что зал сходил с ума. И, между прочим, без микрофона во рту, как нынешние! Жизнь рисовалась сплошным триумфом… Но искусство — нескончаемый труд. А я женолюбив и жаден до удовольствий. Были поклонницы, были деньги, но хотелось все больше… Начались левые концерты, — изредка, потом чаще. Стал чем-то вроде антрепренера, сколачивал труппу, организовывал гастроли, даже конферировал немножко. Словом, зарвался… И вот — суд, скандал, несмываемое пятно на имени. Три года за решеткой… Вышел — кто не здоровается, кто сочувствует с гаденьким любопытством во взоре. Все рухнуло. Встречи со старыми друзьями резали ножом…