Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— И воскресла старая дружба?
— Ну да. Эта парочка тут потренировалась и прибыла в Европу. Там у доцента открылось второе дыхание, нашел себя. В поле зрения Интерпола оба попали после нескольких налетов: однотипные грабежи ювелиров.
— А куда сбывали? — удивляется Знаменский, — На сбыте драгоценностей засыпаться проще простого.
— Они брали только наличные. Думаю, ювелирам предлагали какой-нибудь супербриллиант, вывезенный из России. Те, кто клевал, готовили деньги. А вместо бриллианта получали пулю в затылок. Но вдруг…
Некстати
— Знаменский… Наконец-то… Оружие нашли?.. И когда?.. Минутку, — закрыв ладонью микрофон, спрашивает Томина: — Ты вечером у меня?
Тот пожимает плечами, дескать, о чем речь. И Знаменский говорит в трубку:
— Нет, сегодня задерживаться не буду. Пусть поторопятся. Пока, — дает отбой. — Но вдруг?
— Вдруг, Паша, доцент Крысин прервал свою деятельность и лег на дно. То ли почуял внимание полиции, то ли по родине соскучился, но всплыл уже в России. С новыми документами, конечно. Теперь он бывший счетовод Ландышев. И раскручивает краденые деньги.
Опять звонят. Потом входит секретарша с многостраничным документом в руке.
— Пал Палыч, генерал просил завизировать.
Листая бумаги, Знаменский спрашивает Томина:
— А при чем убитый Нуриев?
— Это вторая часть истории. При дележе добычи наш Ландышев — тогда еще Крысин — Мокрого обидел. Тот его года два искал по Европе, потом нащупал здесь. И позвонил из Австрии, что направляет своего человека объясниться. На старопиратском языке — послал с черной меткой.
Секретарша уносит свои бумаги, кто-то еще суется в дверь, но Знаменский машет, чтоб не мешали.
— Это и был Нуриев?
— Ну да. Через пять дней наше бюро в Москве увидело в вашей сводке…
Знаменский прерывает:
— Наше бюро в вашей Москве?
— Нет, Паша, конечно, ихнее бюро в нашей Москве.
— То-то же. А Ландышев и Крысин наверняка одно лицо?
— Наверняка.
— Тогда почему «ихнему бюро» его не забрать? И заодно Мокрого?
— Понимаешь, все, что я рассказываю, — сущая правда. Но с доказательствами слабовато. Было еще два участника грабежей, из немцев, — их наши деятели убрали. Прямых свидетелей нет. Агентурные же донесения в дело не вставишь.
— Что-то твой Интерпол слабо выглядит.
— Ихний, ихний. Он, Паша, довольно глазастый и уши длинные, а вот руки часто коротковаты. Потому меня и командировали — очень, я считаю, удачно. На пару мы как-нибудь расколем бывшего марксиста!
Ну вот и прошла легкая стесненность, что ощущалась при первой встрече. Они снова на одной ноге. Они хорошо слышат друг друга.
Живой Ландышев изрядно отличается от фотографии. Там он мелкотравчатый какой-то, только глаза смышленые. В натуре же Ландышев держится с апломбом, с некоторым даже шиком. От него деньгами пахнет. Только в движениях проскальзывает порой стремление оглянуться и поберечь спину.
К зданию под вывеской «Транспортбанк» Ландышев подъезжает
Пока шофер припарковывается, поблизости тормозит Авдеев. О нем банкир рассказывал Ковалю на вокзале.
Противники смотрятся рядом контрастно. Авдеев — крупный спокойный блондин, лет сорока трех. Ландышев — подвижный, лысоватый, невысокий, лет на пять старше.
Они сухо здороваются, входят в банк. И пока идут по зданию, где внутренняя охрана, пропуская их, отпирает и запирает двери в коридорах, пока поднимаются в лифте, шагают по этажу начальства, где пол застлан дорогим ковром, продолжают вести не сегодня начавшийся спор:
— Твой случай не страховой, — фыркает Ландышев. — Тут, как говорят немцы, данке шён.
— Перестань, Ландышев. Даже братки тебе скажут: это не по понятиям.
— Какие сейчас понятия?! Сколько поднял — столько и уноси. А после обвала и подавно: если кто тонет, рви в сторону, чтобы не хватался. Скажешь, не прав?
— Скажу, не прав. Без каких-то договоренностей жить нельзя. Иначе сгинем, всех завалит дерьмом.
Ландышев и Авдеев входят к секретарше директора. Охрана банка, понятно, сообщила ей, кто и куда направляется.
— Здравствуйте, господа. Я доложила о вас. Присядьте пока, — она указывает на холл.
Собеседники усаживаются там и продолжают препираться.
Авдеев догадывается, что Ландышеву было бы проще и естественней разобраться с ним на «стрелке». При возникновении спора вопрос этот встал почти ребром. Но, видно, что-то все же стронулось в мире российского бизнеса — Ландышев скрепя сердце согласился на третейский суд. Правда, внутренне он ему противился по-прежнему, и потому Авдеев стремился убедить оппонента. Доводы казались ему такими бесспорными:
— Пора кончать беспредел, Ландышев. Хватит! Правила необходимы в любом случае. Даже если у тебя в багажнике расчлененный труп, ты не должен ехать на красный свет.
— Это, шеф, правила дорожного движения, — кольнул Ландышев бывшего шофера. — А жизнь есть игра.
— В любой игре тоже правила. Хоть футбол. Допустим, ты взял «калашника», положил вратаря и забил в ворота десять голов. Что с тобой стадион сделает?
— Что ты мне глупости растолковываешь? Взялся философствовать, а выходит детский лепет. Я уже сказал: где нету, там нету.
— Посмотрим, что третейский судья скажет, — миролюбиво говорит Авдеев.
— Присудит в мою пользу.
— Пускай решит, чей ущерб, и будем выполнять. Не выполнить его решение, сам знаешь, — волчий билет в деловом мире.
Нехорошо это звучит: «волчий билет в деловом мире». По-своему Авдеев прав, думает Ландышев. Только если говорить о «деловом мире». Это пока что не про Россию, шеф.
Спор прерывается появлением Коваля и банкира. Банкир представляет всех друг другу. Рукопожатия, испытующие ознакомительные взгляды.