Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Олег Иваныч, как решаем с верблюдами? — спрашивает Коля.
— Всех перебрасывай на мак. Будем расширяться.
— Неплохо ты поместил свой капитал, — говорит Ковалю Крушанский.
Без стука открывается дверь, врывается переполошенная Хомутова:
— Все живы-здоровы?
— Что такое, Люба?
— Мишенька плачет!
Феликс с Колей переглядываются юмористически. Но с лица Коваля сбегает оживление, а Крушанский и вовсе хмурится.
— Болит что-нибудь, — предполагает он.
— Всего
— Ну, страшный сон приснился, — успокаивает Коля.
— Да когда он плакал?! Беду чует, Олег Иваныч!
— Люба, накаркаешь! — раздражается Феликс.
— Что… все время плачет? — осторожно спрашивает Коваль.
— Нет… Заиграется — забудет. А потом опять глазки мокрые… Чтоб вы мне на цыпочках ходили! — яростно обрушивается она на остальных. — Никакого риска! Если кто что — зубами загрызу!
То же кладбище, которое уже посещал Коваль. Вместе с ним приехал Феликс, но остался, разумеется возле машины.
Телохранители следуют за патроном, однако в этом скорбном месте держатся поодаль.
Коваль сметает с плиты в изножье богатого памятника сор, кладет традиционные три розы.
А неподалеку, возле дорожки, по которой он прошел, Ардабьев сидит над скромной могилой. Тяжело вздохнув, встает, чтобы уйти, и встречается с человеком, что был ему попутчиком в самой счастливой за его жизнь поездке.
Оба невольно улыбаются, Коваль протягивает руку:
— Кто у вас здесь?
— Мама.
— У меня тоже, — говорит Коваль, словно радуясь совпадению. Как многие люди его типа, он склонен к суевериям и вне работы сентиментален.
— Не позвонили.
Ардабьев делает извиняющееся движение и видит двух молодчиков. Те же ли они самые, что в поезде отобрали записку с телефоном, он точно не помнит, но они такие же. И это отбивает охоту разговаривать.
— С вами неладно, — определяет Коваль.
На Ардабьеве новое дорогое пальто, но лицо погасшее, куда пропала былая радость.
— Я как-нибудь позвоню, — отделывается Ардабьев.
— Действительно, позвоните, — настаивает Коваль и прощается.
Ардабьев немного пережидает, чтобы не идти за ним впритык.
Несколько более торопливых шагов — и успел бы увидеть, как проклинаемый им Феликс открывает дверцу машины для Коваля.
Знаменский листает бумаги и одновременно слушает Куркова.
— На черном рынке Москвы и области резко возросла доля наркотиков из конопли.
— И как вы это трактуете?
— Еще не знаю, — признается Курков. — Но что-то тут есть…
— Что-то есть, — соглашается Пал Палыч.
Сотрудник забегает на секунду, приносит конверт.
— Заключение экспертизы из ВНИИ министерства.
Знаменский распечатывает,
— Звоните Томину! — не отрываясь, говорит он. — Жду срочно!
Курков дозванивается по внутреннему телефону.
— Александр Николаевич? Знаменский просит вас немедленно, — и, положив трубку, протискивается за спину Пал Палыча, чтобы читать из-за его плеча.
Кто-то заглядывает в дверь:
— Можно, товарищ полковник?
Знаменский делает отстраняющий жест, человек скрывается.
На последней страничке появляется Томин и Сажин.
— Экспертиза из ВНИИ, — сообщает им Курков и показывает большой палец.
— Быстро излагаю суть, — поднимает голову Знаменский и получитает, полурассказывает: — В последнее время изымаемые у разных людей в разных количествах наркотики конопляной группы, как правило, совершенно идентичны и по составу, и по микропримесям. То же относится к веществам, изъятым у гражданина Мордвинова.
— Продался Морда тресту! — вставляет Сажин.
— Тихо, слушайте вывод. Препараты производятся на одном и том же стационарном оборудовании в одинаковых условиях.
— Попросту говоря, в одном месте?! — недоверчиво переспрашивает Томин.
— Все по нашей версии! — не выдерживает Сажин.
— И лаборатория, скорей всего, под боком, — пророчески изрекает Курков.
— А как по вашей версии доставляют всю эту траву нам под бок? — интересуется Томин. — Это же сырье, объемы. Тысячи курьеров с рюкзаками?
— Да смелей надо думать, смелей! — горячится Курков. — Если это трест, фактически мафия, они могли внедриться в какое-то предприятие!
— Которое легально получает коноплю? — продолжает Знаменский.
— Ну да!
— Гм… Ну есть такие, конечно. Лубзаводы… Фабрики, где веревки вьют. Пеньку делают на экспорт. Пеньку еще допетровская Русь вывозила.
— Саша, не отвлекайся. Сколько их в наших краях?
— Пять… восемь… в таких пределах.
— Ясно. У нарколабораторий два признака: специфическая вонь — как бы дохлятиной — и мощная вентиляция, иначе взорвутся. Всю оперативную часть бригады бросай на разведку!
Ардабьев на своем нынешнем рабочем месте. Оборудования мы не видим, но слышим мощный гул вентиляторов.
Внезапно Ардабьев замечает в окно человека, который пристально разглядывает здание лаборатории. Это Сажин.
— Петровка! — вспоминает Ардабьев.
Ну вот и конец. Он снимает халат.
Выходит из ворот фабрики. Идет. Почти машинально останавливает такси.
На вопрос: «Куда едем?» отвечает: «Прямо». Но где-то по пути он решает: «Стой!»
Выходит из такси, пересекает улицу, направляясь к будке телефона-автомата. Номер набирает по памяти.