Следствие ведут знатоки

Лаврова Ольга

Да, нереально, молча согласился Знаменский и стал прикидывать по-своему. Половина (или около того) больных будут женщины, их можно отбросить, преступление не женское. Остальных процедить через ситечко. Понадобится, конечно, бригада. Ничего, тут Скопин пойдет навстречу, главное — выявить, кого процеживать. Для этого отпечатать на ротаторе стандартный текст — и в райздравы города и области. «В связи с расследованием уголовного дела просим в пятидневный срок сообщить фамилии лиц мужского пола, консультировавшихся у гематолога по поводу такого-то заболевания».

Он высказал это вслух, и задача обрела успокоительно-бюрократический характер.

Позвонили из проходной. Некий гражданин прорывался к Знаменскому по делу Серова. Томин вызвался сходить — устроить, чтобы пропустили. Пал Палыч сел писать задним числом «Дополнительные вопросы эксперту»: «Выяснить возможность наличия крови в пространстве между рукояткой и лезвием и в положительном случае…» — ритуальное косноязычие казенных бумаг.

— Будем надеяться, что человек, пытавшийся убить другого, бережет собственное здоровье, — вздохнула Зина.

Именно так оно и бывает. Тюремный врач ворчал, что больше всего докучают убийцы — идут с каждым пустяком.

Томин привел сухонького, мелко семенящего человека. Горло его было укутано шарфом. Едва поздоровавшись, он попросил закрыть окно — ангина. Знаменский закрыл окно, откуда несло сухим жаром, Зина устроилась в уголке на диване, натянув юбку на колени, отмеченные неодобрительным взором посетителя, и он заговорил четко и рублено, будто отстукивая чечетку:

— Я из дома, где жил Серов. Этажом выше. Член совета общественности. Имею рассказать следующее. Видел Серова незадолго до происшествия. Минут за пятнадцать. Он разговаривал с другим жильцом. Его сосед по площадке. Фамилия Тираспольский. Я понятно излагаю? Полчаса спустя Тираспольский уехал на своей машине. В неизвестном направлении.

Он умолк и строго уставился на Знаменского.

— И ничего не сказал родственникам? — спросил тот.

— Якобы в отпуск. На юг. Но ни-ка-ких координат.

— Марка машины?..

— «Москвич», МОФ 98–30. Кофе с молоком.

— Думаете, скрылся? — вклинился Томин.

Посетитель впал в назидательный тон.

— Товарищ, я ничего не думаю. Я немножко знаю. Tо, что знаю, рассказываю. Рассуждать не компетентен. Правильно? — адресовался он к Знаменскому.

— Правильно, — скрывая улыбку, поддакнул Пал Палыч. — А что за человек этот Тираспольский?

— Считают, весельчак. Я считаю — пьяница. И циник. Наш дом, пятиэтажку, называет «хрущобы». А раньше жил в бараке. Забыл.

— Так… Вы их видели издалека? Вблизи?

— Почти как вас. Шел домой, поздоровался. Они стояли в подворотне.

— Не слышали, о чем был разговор?

— Несколько слов, — утвердительно качнул тот закутанной шеей. — Серов сказал: «Сбегаю в десятую квартиру». Бессмыслица. В десятой квартире только я с женой.

— Это в вашем доме вы живете в десятой квартире? — уточнил Томин.

— Разумеется, не в чужом! — Томина он тоже, кажется, не одобрял. — Но к нам Серов не ходил. Я блатных песен не люблю. В домино не играю. И Серова не одобрял.

— Большое спасибо. Вот бумага, там в нише коридора есть столик,

изложите, пожалуйста, все, что вы видели и слышали.

Посетитель с достоинством принял лист бумаги и засеменил к двери.

Зина отпустила юбку:

— Как пишут газетчики, ставка на общественность себя оправдала.

Томин уже звонил.

— Дежурного ОРУД-ГАИ… Приветствую, Томин из уголовного розыска. По делу о тяжком телесном повреждении нам срочно нужен гражданин Ти-рас-поль-ский. Выехал предположительно на юг. Светло-кофейный «Москвич», МОФ — Михаил, Ольга, Федор — девяносто восемь тридцать… Да, срочный розыск. В случае обнаружения немедленно проверить, нет ли у него пореза на ладони правой руки. Спасибо, ждем вестей…

Знаменский полистал списки жильцов дома, где в подъезде нашли Серова.

— В квартире десять проживают инженер Степанченко с супругой — мы их тогда не застали: с вечера пятницы уехали за город. Затем гражданка Иванова, одна тысяча восемьсот девяностого года рождения — ее не стали будить. И… братья Никишины.

— Два юных нахала? — припомнил Томин.

— Да просто ершистая поза, — вступилась за ребят Зина. — От одиночества, от заброшенности. У обоих, в сущности, переходный возраст.

— Тем более могут попасть в любую историю.

— Надо посмотреть их поближе. Прошу тебя, Зиночка, попудрить носик и поприсутствовать.

— Зачем, Пал Палыч?

— Мне нужно их доверие. Но я для них следователь. А ты — прежде всего красивая женщина. Ты произвела впечатление.

— Шурик, обрати внимание, он это замечает только для пользы дела!

— Увы. Паша, как зовут жену Степанченко?

— Светлана Дмитриевна.

— Гм…

4

Многие коллеги Знаменского были суеверны, что не редкость в среде, связанной с риском, с повезет — не повезет. Одни пользовались расхожими приметами, другие имели личный набор знамений — добрых и дурных.

Знаменский не искал смысла в номерах автобусных билетов, не ждал худа от кошки или залетевшего в комнату воробья. Но часто по дороге от проходной Петровки до кабинета считал плюсы и минусы. Плюсом был человек светлый, минусом — темный, сомнительный. И если дебет оказывался разительно неудачным, мог отложить какое-то мероприятие, зависевшее не только от расчета, но и от случайности.

— Салют, Паша!

— Салют!

Плюс.

— Знаменскому…

— Привет…

Нуль, ни то ни се. Или и то и се?

— Селям-алейкум, старик!

— Взаимно.

Минусочек.

— Здравствуйте.

— Здравия желаю, товарищ генерал!

Генералы — за исключением некоторых — не учитывались. Не из пиетета перед чинами, а по недостатку информации. (Впрочем был и пиетет. Начальству принято было верить. Оно имело слабости, заскоки, поддавалось нажиму свыше в ущерб работе — это за ним знали. Но в нем не предполагали злоупотреблений. Знаменский мог инстинктивно не любить человека с идеальным пробором, делавшего доклады с министерской трибуны, но не ставил под сомнение его честность. И спустя десять лет как личный позор переживал его арест).