Следствие защиты
Шрифт:
На расстояние в пятнадцать футов Уоррен настроил камеру вручную. Теперь в рамку попадал весь автомобиль, включая крыло и передние номера. Он снова прижался глазом к видоискателю. Неожиданно изображение потемнело и смазалось. Что-то с силой дернуло за камеру.
Что же это?
Фрэнк Сойер, в той же черной майке, тех же хлопчатобумажных брюках, в которых он был в “Астродоуме”, стоял, ухватившись одной рукой за объектив аппарата. Он был сухопар и дик, как койот. Дракон, вытатуированный на его плече, изогнулся.
– Что тебе здесь понадобилось, адвокат?
Маленький чернокожий человек
– Я попросту выполняю свою работу, солдат, – сказал Уоррен и почувствовал, что ответ его прозвучал жалко.
Уоррен не заготовил извинений. Это была такая работа, где уж если проигрываешь, то проигрываешь с треском.
Буркнув что-то, Сойер попытался вырвать камеру, но этому помешал ремешок, перекинутый за шею Уоррена. Сам Уоррен почувствовал, что неуклюже летит вперед и вдруг останавливается, упершись ладонью в грудь Сойера.
Слегка пригнувшись, Сойер своей мощной боксерской рукой ударил Уоррена прямо в лицо, в пространство между щекою и ухом. Костяшки стиснутых пальцев глубоко вошли в нерв. От падения Уоррена удержали все тот же ремешок камеры да рука Сойера, вцепившаяся в объектив. Но мир в глазах Уоррена мгновенно померк, ему вдруг показалось, что он опускается в какие-то бездонные глубины, лежавшие на целую милю ниже, чем последний проблеск солнца, и медленно утопает в жуткой тине оцепенения.
Фрэнк Сойер клонил Уоррена вниз, пока тот не рухнул ничком, а затем сорвал с его шеи камеру и с силой стукнул о землю. Он повторил это несколько раз, пока камера не превратилась в бесформенную груду.
Но ничего этого Уоррен не знал: он слышал лишь отдаленный треск и призрачные голоса. Следующее пробуждение произошло, когда кто-то тащил его за локти. Его куда-то подняли. Откуда-то рядом исходил фруктовый аромат духов. Уоррен вполз на мягкое кресло. Оно оказалось сиденьем его “БМВ”. Откуда-то из туманной дали, за сотни ярдов от Уоррена, донесся голос Мари:
– … все нормально, все нормально. Ради Бога, не бери в голову.
Сознание и зрение Уоррена постепенно начинали проясняться. Щеки его остудило холодным воздухом. Мари Хан сидела за рулем. Они почему-то ехали по проспекту, а не по автостраде. В голове Уоррена пульсировало так, словно какой-то барабанщик только что отстучал на ней военную дробь. Уоррен сделал над собой страшное усилие и перестал стонать.
– Куда мы едем? – спросил он.
– В госпиталь.
– Мне не нужен госпиталь. Паковый лед прекрасно поможет.
– Я кричала, – сказала Мари. – Но ты не слышал меня.
Она сообщила, что камера пропала. Мари не знала, что сделал с ее фотоаппаратом Сойер. Он попросту ушел, вернулся в клуб.
– Он забрал камеру? Это погано. Я куплю тебе такую же.
Уоррен слегка приподнял голову над сиденьем, увидел пролетавшие мимо огни уличных фонарей и в то же мгновение почувствовал жуткую боль. Он хотел сказать Мари что-то такое, что казалось ему чрезвычайно важным. Удивительно, как прошлое иногда вмешивается в настоящее,
– Когда я был маленьким мальчиком, – сказал он, с трудом подбирая слова, – отец взял меня на ферму в Форт-Венд, где был мул. Я подбежал к животному, думая, что это лошадь, с намереньем покататься. Мой отец оттащил меня и предупредил: “Будь осторожнее, сынок, это опасно”. Но хозяин, старый фермер, сказал мне:
– Парень, мой мул никогда не причинит тебе вреда. Потому что ты никогда не сумеешь подойти для этого достаточно близко.
Уоррен лежал на кушетке в гостиной Мари, правую сторону его лица закрывал компресс со льдом. Возможно, правая скула была сломана, но еще по своему визиту в госпиталь Германна Уоррен помнил, что загипсовать ее все равно невозможно. Боль не давала ему заснуть, но благодаря бессоннице он не забывал каждый час ковылять на кухню, чтобы поменять лед. Он проглотил две таблетки эмпирина с кодеином и выпил несколько рюмок “Столичной”.
В 4 часа Уоррен прихватил холодную бутылку с водкой в качестве компаньона по постели, и прикладывал ее ко лбу всякий раз, когда не держал ее наклоненной у рта.
Короткие сны были малоприятны. Он, например, был водителем воровской машины во время налета на банк. Все это происходило в черно-белом изображении. На улицу с добычей выскочили его приятели. Уоррен повернул ключ зажигания, но мотор почему-то не завелся. В другом сне – этот был цветным – Уоррена пребольно лягнул мул. В следующем, где была сцена в аэропорту, Чарм, глядя на него, глупо ухмылялась. Затем она повернулась и сквозь сумеречный свет дня направилась к частному самолету, который увозил ее не только из Хьюстона, но и навсегда из жизни Уоррена.
Когда Уоррен открыл свой заплывший глаз, он увидел маленького мальчика, стоявшего рядом с его постелью. В гостиной царил полумрак, все шторы были опущены, но было ясно, что уже утро.
Мальчишка оказался конопатым, с курчавыми темно-русыми волосами и любопытством в глазах.
До Уоррена донесся голос Мари Хан:
– Ренди, не беспокой его. Пусть он поспит…
Мальчишеское лицо исчезло. Глаз Уоррена закрылся.
Во второй раз он проснулся в десять часов утра. В висевшее в ванной зеркало Уоррен разглядел, что вся правая сторона его лица опухла. При каждом шаге и при каждом движении головы он чувствовал невыносимую боль. Под его глазами расцвели тени, а белки глаз стали розовыми. Синяк на щеке Уоррена был ярко-зеленым с бордовым ободком по краям, – по расцветке он сильно смахивал на больших и злых техасских мух.
Уоррен медленно вышел из ванной.
Склоненная шея Мари грациозно выглядывала из темно-синего махрового халата. Она стояла босиком на кухонном полу.
– Как ты себя чувствуешь?
– Получше.
– Это заметно по виду. Ты голоден?
– Да, пожалуй.
Сообразуясь с тем, что говорило ему его тело, Уоррен решил отказаться от претензий на самоконтроль и присел в естественной, но беспомощной позе за стол.
Мари взбивала яйца и жарила бекон. От запаха пищи Уоррен почувствовал дурноту. Он спросил: