Следующий день
Шрифт:
Ужин в доме Флавиана, был затеян, как и положено, на вторую половину дня. Вечер плавно угасал, сдавая полномочия ночи и первые звезды, пока еще тусклыми точками, появились на небе. В воздухе чувствовалась живительная прохлада, наполняющая долгожданной свежестью, растения, животных и людей. В саду трещал сверчок. Причем делал он это так задорно и неистово, что казалось, будто бы хочет заглушить, пытаясь перекричать, музыканта, сидевшего перед триклинием и играющего на кифаре. Музыка лилась медленная и грустная, но так прекрасно сочетающаяся с закатом, что казалось, является его естественным атрибутом, а не прекрасным человеческим дополнением. На пути к столам, сквозь галерею перестиля, коридор подсвечивался лампами самых причудливых форм. Какие-то из них установленные на полу, другие на потолке, а остальные приделаны к стенам. Следуя меж них вперед, как по указателям, создавалось впечатление, что идешь по дороге вымощенной светом, куда-то в приятное теплое будущее, а не к накрытым, ломящимся от еды, столам. Хотя кто скажет, что будущее в виде накрытых столов, не светлое или приятное? В бассейне, слева от дороги, плавали маленькие лодочки везущие горящие свечки. Однако не просто по воде они плыли. Их морской путь
Луций, уставший от приятных покупок, от очарования Остии, и вообще от тягот насыщенного дня, пошел отдыхать. Лишь тронув головой подушку, он заснул как убитый, а пробудившись вечером, сильно отругал Акима, не растолкавшего его к ужину. Напрасно тот оправдывался и уверял, что действовал по распоряжению Эмилии, и что именно она строго настрого запретила ему будить сына. Луций был непреклонен и непоколебим. Распорядившись одеть себя в любимую тунику, с вышитыми алмазными нитями узорами, он приказал рабу идти к Палле, чтобы получить десять ударов плетью. Услышав последнее Аким повалился в ноги к хозяину умоляя пощадить, внутренне зная, что молодой патриций не передумает, однако, прекрасно понимая и то, что если он так не сделает, то количество ударов в следующий раз может возрасти. Как и ожидалось, на все мольбы раба, Луций лишь посмотрел презрительным взглядом, перешагнул валяющееся тело, и вышел вон. Он действительно опечалился тем, что не присутствовал на пиру с самого начала. Юноше очень хотелось не пропустить ни слова из беседы гостей, попробовать поддержать диалог какой-нибудь удачной фразой, и при счастливом раскладе, возможно, получить похвалу отца, и одобрительное снисхождение остальных.
Войдя в летний триклиний, он увидел около шести пар, возлегающих подле стола. В глаза, переливающиеся сверкающим блеском бросились шикарные женские наряды. Искрящиеся жемчужные ожерелья надетые на золотые нити, изящные драгоценные браслеты, причудливые прически с массивными дорогостоящими гребнями, обрамленные тяжелыми серьгами. Истинными украшениями этого ужина, несомненно являлись дамы. Так было положено считать по этикету, и у молодого юноши получалось соответствовать этому требованию. Рядом с ними, как и положено законам того времени, возлегали мужья. Убранство благоверных заметно уступало женской половине, но этот вопрос их особо и не интересовал. В ту пору мужчины мерялись красотою дам и конечно же уровнем благосостояния. То были мужи с веселыми выражениями на лицах, уже несколько раскрасневшиеся от вина, и казалось, чем-то сильно довольные. Все как один переливались статью, и все-таки отдавая должное моде, как и положено занимаемому положению в обществе, облаченные в разноцветные туники, пошитые на последний манер. Еще одной общей чертой мужского электората, являлась тучность и грузность фигур, и лишь Флавиан держался от них особняком. Закаленный походами и лишениями, он, скорее всего, уже не мог достичь этаких «высот» в объемах тела. Недаром Аристотель, когда-то сказывал: привычка – вторая натура. И действительно, старый воин настолько привык питаться на бегу и понемногу, что на длительных пирах испытывал некоторую ущербность от своей неполноценности. Столько есть в течение вечера и ночи, он не мог физически. Хотя, надо отметить, пытался идти в ногу со временем, и соответствовать нынешней моде на обжорство. Его старый друг, Порций Фест, даже взялся помочь в его горе и обучить Флавиана, так сказать, «правильно» питаться. Однако из обучения ничего не вышло, как тот не старался. Не помогали и хитрости из арсенала увесистого толстяка, такие как немножко покушать перед трапезой или техника постепенного увеличения порций. Даже «коронный номер» заключавшийся в том, чтобы незаметно извергнуть проглоченную пищу наружу не возымел нужного эффекта, наградив Флавиана, вечным презрением к данному фокусу и к фокусникам, проделывающим его.
При появлении Луция в зале повисла секундная тишина, которую прервал Флавиан, представив сына гостям. Юноша протянул правую руку вперед, тем самым салютовав присутствующим. После обошел кругом стол и возлег на отведенное ему место, рядом с отцом. Глядя на торжество становилось очевидно, что к ужину готовились и уделили достаточно внимания с принимающей стороны. Ложа на которых возлегали гости и хозяева, красовались празднично-пурпурными тканями, которые отец хранил для особых случаев. Столы, пилястры на стенах, мозаика на полу, лампы – всё блистало чистотой, вычищенной с тройным усердием, сверкая и переливаясь в свете отбрасываемых лампами. Сервировка стола тоже не отставала в подготовке, и так же была на самом высочайшем уровне. Кубки и чаши, инкрустированные драгоценными камнями на толстых ножках, причудливых форм посуда, изображающая, то обезьяну, растопырившую лапы в разные стороны, в каждой из которых находились корзины с фруктами; то серебряный ослик, навьюченный тюками, свисающими по бокам, из которых торчали маслины или оливки. Однако это считалось закусками и прелюдиями. Главным же угощением в эту минуту были жареные сони. Изящно разложенные на двух серебряных блюдах, они манили видом и запахом гостей. Мельком посмотрев под стул, Луций увидел среди огрызков яблок и прочих остатков усевающих пол, клешню омара, застрявшую, под одним из лож. Значит, блюда меняли уже несколько раз, и обед находится на своем экваторе. Юноша давно придумал эту хитрость, точнее, подслушал ее у кухонных рабов. Хитрость заключалась в том, как по количеству объедков, которые кидали под стол, можно определять сколько времени идет пир и когда он закончится. Беседа меж гостями набирала все более громкий оборот. Тему он пока уловить не мог и лишь озирался по сторонам, хватая то там, то здесь обрывки фраз. Крутя головой в разные стороны, будто бы только что проснувшаяся сова, Луций поймал на себе взгляд, находящейся прямо напротив него, матроны. Она хихикала вместе со своей подругой, и кивком головы, указывала в его сторону. Юноше стало не по себе. Быть объектом насмешек и шуток, как и любому другому человеку, ему не хотелось. Однако, выяснить причину их веселья он так и не смог. Гул голосов и звучание музыки, не давали сконцентрироваться на их общении, а читать по губам он до сих пор не научился. Хотя, спустя мгновение, смысл беседы ведущейся рядом с ним, стал проявляться, а смех матрон напротив забываться. Его отец шумно спорил с возлегающим справа от него, толстым патрицием. При
– Напротив, Флавиан!! Не стоит думать о них, как о бездушных животных, – кричал упитанный гость, показывая пальцем, на котором блестело огромного размера кольцо в форме черепахи, на рабов, вносивших в триклиний новый стол, с красовавшимся посередине блюдом.
– Так как же ты прикажешь о них думать?? Может нам еще совета у них спрашивать?? – Флавиан выждал паузу и продолжал – Как только мы приехали сюда, я велел выстроить рабов работающих в полях, для смотра. И клянусь златокудрым Аполлоном, что даже он, являясь богом-врачевателем, рассмеялся бы, увидев тот сброд, который предстал пред мною. Были косые, худые, или вообще еле живые. Так вот мне интересно, если бы я спросил бы их: Что же мне с вами сделать? Ответили бы они мне по совести, мол, да!! давно нам пора на остров Эскулапа, пожили и хватит!!!! – при этом он так расхохотался, что мраморные диски, натянутые между колон, задрожали. Остальные гости, вместе с толстым патрицием, тоже поддержали шутку и рассмеялись, искоса поглядывая на рабов и подмигивая им.
– Однако, – продолжал Флавиан, уже с серьезным видом, подняв указательный палец вверх, – однако, ценить хорошего раба я умею, потому что знаю сколько сил надо потратить на обучение и воспитание, действительного хорошего раба. И сейчас, я вам это докажу!
Щелчком пальца он призвал к себе официанта, что-то шепнул тому на ухо, и официант пулей вылетел из триклиния. Публика замерла, ожидая чего-то действительно необычного. Между тем рабы сменили стол, содержание которого, приковало внимание гостей и заставило на несколько минут забыть про поспешно выбежавшего раба. Посередине стола, на огромном золотом блюде, лежало что-то не понятное. Основу его составляла мелко нарубленный зелёный салат, разложенный по всему блюду, похожий на траву. Далее, по всей площади, с небольшим отступом от краев блюда, возвышался подиум со ступеньками с каждой из сторон. Состав этого подиума, по внешнему виду, было не угадать. Он представлял собой остывшее желе прозрачно – телесного цвета, перемешанное в себе, но ровное и гладкое по краям. На этом подиуме, красовался раскрытый лепестками наружу, во всем своем цветущем великолепии, цветок. Середина его состояла из маслин, перемешанных между собой с черной икрой, а лепестки сделаны из желто-красных перцев, и политы сверху сладким соусом. Ропот восхищения послышался среди гостей. Улыбки умиления озарили не только богатые лица, но и лица прислужников. Этакого блюда, до сегодняшнего дня, не видал никто.
– Уважаемые гости, прошу пробовать. Это кушанье не любит теплых температур, и долгих размышлений.
Уже через секунду, раб в белом сюртуке, ловким движением разрезал блюдо на несколько частей и разложил гостям по тарелкам. Вкус оказался весьма необычным. Он походил на мясной суп, но при этом супом не являлся. Внешняя оболочка отдавала холодом, тогда как внутреннее содержание – теплым. Угадать основной ингредиент ни у кого не получалось, хотя попыток для этого предпринималось немало. Пирующие настолько сильно заинтриговались этим, что не скрывали друг от друга удивленных улыбок одобрения. Даже рабы, находившиеся чуть поодаль стола, тоже светились радостными физиономиями, игриво наблюдая за веселыми угадываниями патрициев, и не могущих даже примерно сообразить, что же в итоге им подали.
– Ну не мучь нас Флавиан, – сказала тоненьким тягучим голосом одна из матрон, возлежащих с правого угла стола. При этом она расправила складки туники, немного взмокнувшей от жары и такого количества съестного.
– Мы перебрали уже все возможное, и невозможное тоже – закончила его подруга, кокетливо при этом прихихикнув.
Флавиан победно осмотрел присутствующих, выискивая глазами того, кто хотел бы еще раз попробовать угадать блюдо. И убедившись, что таковых нет, несколько раз громко хлопнул в ладоши. В проеме двери появился засаленный раб, облаченный в тунику, со следами свежих капель жира на ней. Выглядел он толстым, что совершенно не подходило к понятию раб, как к токовому. Лысая массивная голова, с глубоко посажёными на ней глазами, с искренним переживанием и даже с какой-то опаской смотрела вперед, на гостей. Руки, наскоро помытые перед появлением, нервически теребили подол фартука, наброшенного на него поверх туники. Войдя, нетвердою походкой в триклиний, он стал опасливо озираться по сторонам, как зверь, которого приготовили к травле. Раб заглядывал в лица гостей, хозяина, молодого господина, в лица своих товарищей рабов, пытаясь угадать, что являлось поводом его вызова на ужин. Ведь раньше он не помнил такого, чтобы его вот так брали, вытаскивали с кухни и заставляли бегом нестись к пирующим хозяевам. Мысли самые ужасные лезли в лысую голову. Уж не подгорело ли какое-нибудь блюдо?? Уж не пересолил ли он соней?? Или самое страшное, не подавился ли кто из гостей, по его милости. Однако, увидев, что публика в триклинии находились в самом замечательном настроении, немного приободрился.
– Подойди!! – повелительным тоном приказал ему Флавиан.
Раб замер в нерешимости, потому что голос хозяина показался ему страшным. Но собравшись с силами и сделав глубокий вдох, подошел, остановившись на некотором почтительном расстоянии. Что делать дальше он не знал, поэтому замер в оцепенении, ожидая своей участи.
– Что за блюдо ты нам приготовил? – уже более мягким голосом продолжал Флавиан, видимо заметив, что повар, сейчас от страха может сознание потерять.
– Запеченный в яме, хобот африканского слона, приготовленный под соусом из розы и черного перца, – дрожащим голосом проговорил он, не смея поднять глаз. Повисла немая пауза. Повар зажмурил глаза, ожидая самого страшного приговора в своей жизни.
– Великолепно!!! Уверен, что божественная Геба, подносившая на Олимпе богам нектары и амброзию, ничуть не постеснялась бы подать им и такое блюдо – послышался голос старого патриция, развалившегося на ложе, и ковыряющегося палочкой в зубах.
– Ничего вкуснее и я не едала, – поддержала матрона, находящаяся в правом углу стола, поигрывая при этом ожерельем с крупными жемчужинами, и разглядывая повара в свои прищурившиеся глаза.
Восхищение, будто звуковая волна, начало двигаться с одной стороны, на другую, ударяясь и отражаясь обратно во фразах довольных гостей. Лишь Флавиан возлегал неподвижно, молча слушая то одного, то второго хвалящего. Когда же все умолкли, он взял со стола большой серебряный кубок, на поверхности которого барельефом красовался Посейдон, вырывающийся из моря, в пене и брызгах, инкрустированных изумрудами.