Следующий

Брэдбери Рэй Дуглас

— Я что-то неважно себя чувствую, — проговорила Мари, лежа на кровати и не переставая обдумывать, так ли это на самом деле. — Совсем неважно, — повторила она, так как Джозеф ничего не ответил. Полежав еще минуту-другую, Мари приподнялась. — Давай уедем отсюда сегодня же вечером, Джо.

— Но городок-то — просто одно загляденье.

— Да, но мы уже все тут повидали. — Мари вскочила с постели.

Она знала наперед, что последует за ее словами. Оживление, напускная веселость, притворное подбадривание — сплошная фальшь.

— Можно отправиться в Пацкуаро. Прямо сейчас: раз-два и

готово. Укладывать вещи тебе не придется — милый, я сделаю все сама! Снимем номер в отеле «Дон Посада». Говорят, места там просто чудесные. И все дома оплетены бугенвиллеей, — добавила она.

— Вон, видишь? — Джозеф показал на цветы у окна. — Это и есть та самая бугенвиллея.

— А еще там можно порыбачить, ты же обожаешь рыбалку, — торопливо зачастила Мари. — И я тоже буду ловить рыбу, я научусь, непременно научусь — я ведь всегда мечтала научиться рыбачить! Говорят, что тарасканские индейцы с виду точь-в-точь монголы и плохо понимают по-испански. А оттуда мы можем отправиться в Паракутин — это рукой подать от Урапана, а там продают такие чудные лакированные шкатулки. Ох, как это будет здорово, Джо! Я сейчас возьмусь за вещи. Ты только ни о чем не беспокойся и…

— Послушай, Мари! — окликнул ее Джозеф на полпути в ванную.

— Да?

— Ты, кажется, сказала, что неважно себя чувствуешь?

— Ну да, да. И сейчас тоже. Но стоит мне только подумать, какие замечательные там места…

— Но мы же не осмотрели в этом городе и десятой части, — пустился в резонные объяснения Джозеф. — На горе стоит памятник Морелосу — я собирался его сфотографировать. А дальше на этой улице есть образчики французской архитектуры… Мы одолели триста миль, пробыли тут всего один день — и опять срываться с места? К тому же я внес плату за предстоящий ночлег…

— Деньги можно вернуть, — возразила Мари.

— Ну почему тебе так не терпится отсюда удрать? — с участливым простодушием допытывался Джозеф. — Тебе что, не нравится этот город?

— Да нет, почему же, я просто в восторге. — Мари улыбалась, но щеки у нее были как мел. — Здесь так много зелени — и все так мило.

— Вот и ладно, — заключил Джозеф. — Задержимся еще на денек. Тебе понравится. Решено.

Мари открыла рот, словно хотела что-то сказать.

— Что-что? — переспросил Джозеф.

— Да нет, ничего.

Мари закрылась в ванной. С шумом принялась рыться там в аптечке. В стакан полилась вода. Наверное, она принимала какое-то желудочное средство.

Джозеф выкинул сигарету в окно, подошел к двери ванной.

— Мари, тебя что, эти мумии так встревожили?

— Н-не.

— Тогда, значит, похороны?

— Н-не.

— Слушай, дорогая, если ты и вправду так напугана, я могу собраться в один момент — ты же знаешь.

Ответа Джозеф дождался не сразу.

— Нет, ничуть я не напугана.

— Ну и молодец, хорошая девочка.

Кладбище было обнесено толстой саманной стеной, и по ее четырем углам простирали каменные крылья каменные ангелочки: их закопченные головы покрывал птичий помет, руки украшали амулеты из того же вещества, такие же веснушки испещряли и лица.

В теплом плавном потоке солнечного света, схожем с бездонной ровной

рекой, Джозеф и Мари взобрались на гору; косые голубые тени следовали за ними. Помогая друг дружке, они подошли к воротам кладбища, открыли голубую испанскую решетку и вошли внутрь.

Праздник El Dia de Muerte — День мертвых — отмечался совсем недавно: ленты, обрывки ткани и яркие блестки все еще свисали, подобно безумным прядям волос, и с воздвигнутых надгробий, и с вырезанных вручную и любовно отполированных распятий, и с гробниц, похожих на мраморные шкатулки для драгоценностей. Над холмиками из гравия в ангельских позах застыли статуи, на украшенных затейливой резьбой камнях — громадных, в человеческий рост — ангелы расправляли края своих одежд, а могильные плиты — широкие до нелепости — напоминали собой кровати, выставленные сушиться на солнце после ночной случайности. Внутри каждой из четырех стен кладбища в квадратные ниши были помещены гробы, снабженные мраморными табличками с высеченными на них именами и жестяными, дешевыми (ценой в один песо) изображениями вдвинутых туда мертвецов. Кое-где к портретам были прикноплены безделушки, особенно ценившиеся усопшими при жизни: серебряные брелоки, серебряные руки и ноги (или фигурки целиком), серебряные чашки, серебряные собачки, серебряные церковные медальоны, отрезки красного крепа и голубых лент. Попадались и раскрашенные маслом жестяные пластинки: на них ангелы возносили покойника на небеса.

Снова оглядывая могилы, Джозеф и Мари всюду замечали следы, оставленные недавним празднеством Смерти. Пятна застывшего воска на камнях — от горевших тут праздничных свечей. Увядшие орхидеи, прилипшие к молочно-белым камням наподобие раздавленных пурпурно-ярких тарантулов: обвислые и иссохшие, они сохраняли чудовищно развратный вид. Валялись тут и скрученные листья кактусов, побеги бамбука и тростника, мертвые дикие вьюнки, сохлые венки из гардений и бугенвиллей. Кладбище имело вид бального зала после разгульной ночи, откуда сбежали все танцоры, оставив после себя беспорядочно сдвинутые столы, россыпь конфетти, оплывшие свечи, ленты и несбывшиеся мечты.

Оба — Джозеф и Мари — недвижно стояли на безмолвном, прогретом солнцем кладбище, среди могильных плит и надгробий. В дальнем углу кладбища суетился какой-то человечек — невысокий, скуластый, с примесью испанской молочной светлокожести во внешности, в очках с толстыми стеклами, в черном пиджаке, серой шляпе, серых неглаженых брюках и аккуратно зашнурованных ботинках. Человечек в очках деловито расхаживал среди могил, очевидно наблюдая за работой другого человека в комбинезоне, орудовавшего лопатой. У очкастого коротышки под мышкой была зажата сложенная втрое газета, а руки он держал в карманах.

— Buenos diaz, senora y senor, [2] — произнес он, обратив наконец внимание на Джозефа и Мари и подойдя к ним ближе.

— Это именно тут место для las mommias? [3] — спросил Джозеф — Они ведь и вправду существуют, так?

— Si, [4] мумии. Существуют — и находятся здесь. В подземелье.

— Роr favor, — сказал Джозеф — Yo quiero veo las mommias, si? [5]