Следы апостолов

Олвик Эндрю

— Не то слово, внучек, сорняк совсем заел, — отозвался на пароль Язэп. Мастер загнал в подошву несколько латунных гвоздей и протянул сапог Адаму. — Готово. Значит так, можешь выспаться наверху, а потом тебя из города выведут. — Язэп проводил гостя на чердак, и указал на кушетку. — Ни о чем не беспокойся, можешь спокойно отсыпаться, тут тебя никто не побеспокоит. И на вот, поешь, — дед поставил рядом с кушеткой чарку самогона, миску с нарезанным салом, очищенной луковицей, несколькими кусками черного хлеба и соленым огурцом.

Адам и сам чувствовал, что располагает несколькими часами для отдыха, когда не нужно прислушиваться, вздрагивать при каждом шорохе и хвататься под подушкой за рукоятку нагана. Он быстро проглотил принесенный Язэпом ужин, выпил самогонку, скинул с ног сапоги, блаженно вздохнул и растянулся на кушетке.

— Спасибо, дидо, — поблагодарил Адам, — сколько времени у меня есть?

— Часа три-четыре, — ответил Язэп. — Отсыпайся. Тебя разбудят.

* * *

— Эй, солдатик, — выдернул

Адама из сна девичий голос, — просыпайся. Холодные пальцы потеребили его за ухо, постучали ноготками по лбу и несколько раз ласково щелкнули по носу. Адам проснулся, но продолжал жмуриться, не желая расставаться с приятными ощущениями от прикосновений незнакомки. Он посапывал и загадывал про себя, что же предстанет перед его взором, как только он откроет глаза. Как бы там ни было, но мне нравится это знакомство вслепую, уродина не может обладать таким приятным голоском. Не может так ласково прикасаться к моему лицу. Мне кажется, что я в нее уже влюбился.

— Стефания, — послышался снизу голос Язэпа, — ну, что он там?

— Спит, дед, никак просыпаться не хочет, наверно, сильно умаялся с дороги, — ответила незнакомка.

«Стефания, — мысленно произнес Адам. — Все, решено, теперь я знаю имя моей возлюбленной. Вот сейчас открою глаза и поцелую ее, пусть даже увижу перед собой царевну-лягушку. Нет, сначала поцелую, а потом открою глаза». Адам сгреб девушку в охапку и на несколько секунд прильнул к ее губам.

Открыть глаза и окончательно проснуться Адама заставил крепкий удар коленом в пах, которым наградила его будущая возлюбленная. А то что это именно она, его настоящая любовь, уже не вызвало у гостя никаких сомнений. Скрючившись и держась рукой за причинное место, Адам сидел на кровати и сквозь пелену непроизвольно брызнувших слез разглядывал Стефанию.

— Может пан еще и по голове хочет атрымаць? — напротив стояла темноволосая девушка, замахивалась на Адама его же сапогом. Лягушку Стефания никак не напоминала. На вид ей было лет двадцать — двадцать пять, определить возраст более точно в чердачных условиях было сложно. Гость отметил большие карие глаза, смотревшие на мир с еще детской непосредственностью, правильный овал лица, темно-русые волосы, собранные сзади в тугой строгий узел, стройную фигуру и эти тоненькие пальчики, заставившие Адама забыть обо всем на свете. Взгляд Стефании сверкал, но в нем не было злобы, скорее всего, действия Адама не вызвали у девушки сильного отвращения. Она изучала наглеца и была готова к игре с ним. — Ой, а чего это у нас слезки капают? — отложив сапог в сторону, спросила Стефания издевательским тоном. — Больно? Да?

— Да нет. Смешно, — ответил Адам, — ты всех кавалеров между ног бьешь? А вообще, ты меня извини, я после контузии плохо соображаю, вот и набросился на тебя. Думал, сплю еще, а оказывается, что сон уже закончился, — начал дурачится Адам. — Ты сапог-то отдай.

— Ладно, давай одевайся, контуженный, — промолвила Стефания, — пора уходить. Звать-то тебя как, немощный?

— Адам, — представился гость, протягивая руку — а вас как, пани?

— Стефания, можно Стеша, или Стефа, — ответила девушка, пожимая Адаму руку. — Смотри у меня, еще раз полезешь, так я тебе всю твою морду наглую расцарапаю. Пойдем.

Стефания вывела Адама за город, где на небольшом пятачке у дороги их ждала гужевая повозка. На козлах сидел угрюмый мужичек и курил. Он прятал цигарку в кулак, будто скрывая ее от проливного дождя.

— Дальше с Гришей пойдете, — пояснила Стефания, — он тебя в отряд доставит. А с тобой, контуженный, — Стефания опять прикоснулась к подбородку Адама своими холодными пальчика-ми, — чуть позже в отряде увидимся. Удачи.

Утром Адам Ковальчик был представлен командиру партизанского отряда «Неман» Николаю Шмелю. Николай с начальником штаба и особистом, знавшим об Адаме все, что положено, уже давно ждали гостя. В то время отряд только зарождался, постепенно прирастал кадрами, превращаясь в крупную боевую единицу, исполняя директиву советского правительства о крупномасштабной партизанской войне в тылу врага.

Партизаны создавали схроны с оружием и продовольствием, строили дополнительные лагеря на случай смены дислокации, обрастали агентурной сетью, внедряли свои кадры в органы местного самоуправления, налаживали бесперебойную связь с командованием и к лету 1942 уже были полностью готовы для выполнения серьезных задач. Отношения в руководстве сложились замечательные, что редко бывает в военных коллективах. Каждый занимался своим делом, стараясь не лезть в работу друг друга. Даже особист — бывший оперативник Столбцовского угрозыска, оказался на редкость неплохим парнем. Он был хорошим психологом, умело фильтровал пополнение, отводя каждому кандидату достойное место. Кого, в зависимости от заслуг, ставил на мелкие командные должности, кого определял на хозяйственные работы, а кого, в зависимости от наличия вины, ласково уводил на последнюю прогулку до ближайшего болота. Начальник штаба, худой очкарик в звании капитана, изучал карты местности, занимался стратегическим планированием и за неимением редактора партизанской газеты, который погиб при десантировании (не раскрылся парашют), выпускал боевой листок под названием «Свинцом и словом». Бедолага военкор был фаталистом. Он предвидел свою гибель. И в предсмертной записке, найденной в его кармане, сообщал, что очень боится летать, слабо верит в то, что парашют раскроется, и в случае беды просил именовать

газету звонким, придуманным им лично названием. Теперь, по приказу Шмеля, начальник штаба исполнял волю покойника, отвлекаясь от важных дел на составление пропагандистских текстов и прося небеса прислать нового редактора, не позабыв раскрыть над ним парашют.

В первый же день знакомства офицеры нашли общий язык. Шмель назначил Адама заместителем командира отряда по диверсионной работе, потом обмыли должность и разошлись спать по своим землянкам. В ту ночь Адам ночевал у Шмеля, лишь на следующий день ему отвели место в новеньком блиндаже, добротно срубленным на окраине партизанского поселка. Застекленное окошко — амбразура смотрело на поле, выход — в лес, потолок перекрыт тяжелыми бревнами, в углу — печка-буржуйка. Все по правилам, подумал Адам, раскатывая матрас на верхней полке нар, хозяйки только не хватает.

О принадлежности Адама к органам госбезопасности и его офицерском звании знали только начальник особого отдела и командир отряда Шмель. Остальные лишь терзались смутными предположениями, почему новый боец сразу оказался в относительно привилегированном положении. В первый день своего прибытия Адам размышлял о тупости своего начальства в работе по формированию подпольных структур. Вместо того чтобы комплектовать кадры из офицеров НКВД, ранее не проживавших в этом районе и потому никому там неизвестных, они это делают из агентуры, сформированной еще в мирное время. Совсем бы не хотелось столкнуться нос к носу в Несвиже с кем-нибудь из тех старых знакомых или, упаси Господи, врагов, кто может меня узнать.

Дурные предчувствия оправдались уже на следующий день, причем случилось это не в Несвиже, а партизанском отряде:

— Неужели пан Ковальчик собственной персоной? — похлопали его сзади по плечу.

18

31 мая 1942 г. Берлин

Во всем, чем когда-либо занимался доктор Вагнер, во главу угла он ставил свою личную выгоду. Можно сказать, что это был один из немногих принципов, которыми он руководствовался в жизни. Общие цели и задачи интересовали его ровно настолько, насколько они соотносились с его собственными. Однако ему приходилось тщательно скрывать эту сторону своей натуры, чтобы не прослыть человеком, неспособным работать ради великих идей фюрера, непреходящее значение которых для германской науки не посмел бы оспорить никто. С самого начала своей работы в Анненербе доктор Вагнер взял за правило избирать только те направления и темы, которые могли в какой-либо степени помочь ему с собственными научными изысканиями. Это было трудно, но он быстро научился балансировать на грани, окружая себя множеством полезных связей, ни одна из которых не была результатом лишь простой человеческой симпатии. Он всегда был уверен в себе, и уверенность его передавалась другим, что в немалой степени способствовало тому, что ему доверяли, с ним считались, признавая научным авторитетом, которым он, конечно же, на самом деле не являлся. Однако был и другой доктор Вагнер, которого никто не знал, о котором не догадывались его коллеги и, главное, руководство института: человек одержимый идеей собственной исключительности, уверовавший в то, что благодаря покровительству высших сил, сможет взойти на какие-то недосягаемые для остального человечества ступени познания. Еще в молодости Отто начал собирать коллекцию предметов, так или иначе связанных с различными сакральными культами. Что-то он находил сам, что-то ему присылали его многочисленные агенты, некоторые вещи попадали к Вагнеру по воле рока. После того, как Германия оккупировала половину Европы, у доктора появилась возможность самому отбирать интересные артефакты из музеев и частных коллекций. В одной из таких поездок ему в руки попался небольшой камень, до странности похожий на те два, что уже побывали в его распоряжении. Он сразу осознал важность этой находки и первым делом постарался скрыть ее от своего руководства. Камень благополучно перекочевал в его особняк, где занял уготованное ему почетное место рядом с осколком хрустального черепа древней цивилизации ацтеков. Вечерами доктор Вагнер часто брал камень в руки, присаживаясь на обитую кожей табуретку возле стеллажа, и часами просиживал, задумчиво поглаживая шероховатую испещренную таинственными знаками поверхность кристалла. Иногда камень вдруг начинал источать едва различимый зеленоватый свет, и доктор замирал в предчувствии, что вот сейчас перед ним распахнутся если не врата рая, то уж точно какие-то особенные двери, за которыми его ожидает великая будущность. Конечно, это были только мечты, но он верил в них и готов был идти до конца ради обретения окончательной ясности. Этот предмет попал к доктору Вагнеру совершенно случайно. Если бы не бдительность одного из сотрудников лаборатории Аненербе в Несвиже, то, вполне вероятно, он пылился бы в одном из подвалов института среди черепков индоарийской керамики и глиняных табличек Месопотамии. Причиной интереса к артефакту послужило то самое странное свечение, которое так и не смогли объяснить. С целью проведения более серьезных экспериментов кристалл был отослан с почтой в Берлин. Именно ее и погрузили на борт самолета в Кракове, которым доктор Вагнер однажды в сентябре 1941 года возвращался из Львова в Берлин. От нечего делать во время полета он стал читать сопроводительные документы. Там-то и было упомянуто об интересном феномене. Он, не раздумывая, принял решение, определив таким образом судьбу Несвижской находки. Ведь неспроста судьба подбрасывала ему части великого целого.