Следы апостолов

Олвик Эндрю

Доктору Вагнеру в начале тридцатых годов довелось подержать в руках и еще один кусок магического камня. Его обладатель, один из отцов нацизма, главный редактор «Фолькише беобахтер» Дитрих Эккарт, рассказывал, что этот кусок метеорита со звезды Сириус, величаемый в научных и оккультных кругах электролитом, был прислан Николаем Рерихом в Лигу Наций, но организация отказалась от владения этим сакральным предметом. Камень якобы распространял мощное космическое излучение, способное воздействовать на психику людей. Рерих хотел водрузить камень на башне Шамбалы, но его идеи остались для мирового сообщества очередным бредом тронувшегося умом мистика, коих в начале двадцатого

века развелось слишком много. Неизвестно, как влияли камни на остальных людей, но ощущения в душе Вагнера, если допустить, что у него была душа, они вызывали абсолютно идентичные. У него начинало бешено колотиться сердце, в центре лба появлялось необычное жжение, и казалось, что произнеси он несколько нужных для камня слов, тот откроет ему двери ко всем тайнам вселенной. Найти слова не удалось, как впоследствии и самого обладателя камня Эккарта, таинственно исчезнувшего вместе с сокровищем, которым Вагнер так мечтал завладеть. Однако это нисколько не расстроило фаталиста Вагнера, который полагал, что на все воля судьбы и рано или поздно то, что должно случиться, обязательно случится. Он был уверен, что обладание двумя камнями — это залог непременного успеха, и Рериховский осколок никуда от него не денется, чтобы там ни произошло.

Вагнеровские учителя с периферии материального мира в одном из трансов научили его обращению с артефактом и строго-настрого запретили давать его чужим людям в руки. Распираемого гордыней доктора так и подмывало похвастаться своим сокровищем перед кем-нибудь из коллег, и Генрих оказался первым, кому доктор открыл свою тайну.

— Будет лучше, если вы не станете прикасаться к камню, — настойчиво повторил Отто. В его голосе сквозила обеспокоенность.

— Не волнуйтесь, доктор, — тихо произнес Генрих, продолжая внимательно разглядывать минерал, испускавший мягкое зеленоватое свечение. Только что он мысленно признался самому себе, что потрясен. Однако, привыкнув скрывать свои эмоции, постарался взять себя в руки. — В Индии мне приходилось видеть разное, но такое… — Он обернулся и посмотрел Вагнеру в глаза. Тот стоял позади, сложив руки на груди, и весь его вид в этот момент говорил о сознании собственной значимости и исключительности. Генрих сдержанно улыбнулся. Ему не хотелось ранить больное самолюбие доктора. — Камни, как люди, — продолжал он, снова возвращаясь к артефакту, — у них своя история и судьба, своя, иногда разрушительная энергетика. С этим надо считаться.

— Безусловно, — с некоторым ехидством откликнулся доктор Вагнер. — И они идут в руки только к тем, кто способен правильно воспринять транслируемую через них энергию.

Генрих ничего не ответил. Он знал, что есть темы, которые в разговоре с доктором лучше не затрагивать. — Расскажите мне о нем, — вполне миролюбиво попросил он, указывая на камень. — Ведь внутри него должно быть скрыта не одна тайна?

— Вы правы, — заметно смягчился обладатель реликвии. — Тайн, связанных с ним, предостаточно. Боюсь, что даже мне известно не обо всех. — Это «даже» он произнес с особенным нажимом, давая тем самым понять Генриху, что тот имеет дело с человеком, наделенным высшим знанием и претендующим на особое отношение со стороны окружающих.

На этот раз Генрих позволил себе несколько больше.

— Вы полагаете, ваших знаний недостаточно, чтобы проникнуть туда, где, возможно, таятся ответы на очень важные вопросы, в том числе и те, которые волнуют нашего фюрера?

Отто Вагнер едва заметно вздрогнул.

— Вы меня неправильно поняли, — медленно произнес он, отступая назад. — Я имел в виду, что мне, может быть, предстоит

узнать что-то новое. Иначе, зачем судьба послала его в мои руки. Наш фюрер часто говорит, что надо довериться судьбе, и она обязательно приведет нас к победе, ибо такова высшая воля.

— Простите, — поспешил снять обозначившуюся между ними маленькую напряженность Генрих. — Наука — дело тонкое. Я привык апеллировать другими понятиями, более земными и доступными для общего понимания. Так вы расскажете мне о камне?

— Да, — сухо ответил доктор Вагнер, — но позже.

— У вас нет настроения?

— У меня есть настроение послушать вас, — ответил доктор Вагнер. — Может быть, расскажете мне о себе? Вы обещали, — добавил он с улыбкой.

Генрих бросил прощальный взгляд на камень, и они вышли из комнаты.

Внизу, в гостиной, потрескивал камин, пахло сандаловыми благовониями.

— Присаживайтесь, — предложил доктор, указывая Генриху на кресло стоявшее вполоборота. — Огонь — вот настоящая тайна. Ему мы обязаны всем.

— А я думал, что всем мы обязаны высшей воле, — снова съязвил Генрих.

Вагнер потянулся к коньяку.

— Кто знает, может быть, огонь — это и есть высшая воля, вернее, ее материальное воплощение. А теперь валяйте, я вас слушаю и надеюсь, что ваша история будет интересна.

Генрих устроился в кресло и начал пересказ своей легенды, параллельно погружаясь в ставшие почти реальностью воспоминания о ней.

Такая видная фигура, как барон фон Штраубе, промышленный магнат, человек вхожий в высшие эшелоны власти, безусловно, представлял интерес для разведок всего мира, но найти к нему подход удалось лишь Лубянке. Легенда, рассказанная Генрихом, безусловно, была проверена германской контрразведкой, где у барона были знакомства на самом высоком уровне, но сделано это было лишь для проформы и втайне от дражайшей супруги Анны. Барон и сам не сомневался в аутентичности племянника, но убедиться в этом еще раз, счел необходимым.

Утром, осторожно приоткрыв дверь в спальню племянника, барон застал того за занятием странной гимнастикой. Генрих в одних трусах скручивался во всевозможные, казалось немыслимые для человеческого тела узлы, пыхтел, как паровоз, иногда надолго задерживая дыхание и запуская его снова, перетекая из одной пластической позы в другую. Потом, закрыв глаза и сложив ноги по-турецки, некоторое время сидел в неподвижности, втягивая ноздрями дым от зажженного на трюмо сандалового благовония, а в конце занятия лег на спину на пол и, вытянув вдоль тела руки, расслабился.

Разглядеть родинку на теле Генриха барону не удалось, в том месте, где она должна была располагаться, красовался шрам нанесенный холодным оружием. Было бы подозрительно, если бы шрам оказался единственным. Тело Генриха покрывали и другие многочисленные, полученные в переделках, отметки. Будто предвидя вопросы о шрамах, племянник сам поведал о них за завтраком. Генрих извинился, что вчера из-за усталости лишь кратко рассказал родственникам о своих приключениях, в которых, как, оказалось, присутствовала и изрядная доля криминала.

— Мой бедный мальчик, — прильнула к Генриху баронесса, — я, конечно, не собираюсь рассматривать твое тело, но мне кажется, что ты покрыт царапинами, как старый дворовый кот.

— Разница лишь в том, — улыбнулся Генрих, — что коты получают увечья в битвах за дам, а большинство своих я получил черт знает за что.

С тех пор Вильгельм с Анной больше не искали подтверждений подлинности Генриха, окружили его теплом и заботой, а тем, кто задавал лишние вопросы, вежливо предлагали заткнуться.