Следы на песке
Шрифт:
— Оливер? — Она подняла голову, но не улыбнулась. — Ты ведь говорил, что не пойдешь с нами.
Он хотел было соврать, но потом решил, что не стоит ничего придумывать.
— Вообще-то, я забыл о марше. Оказался здесь случайно. Пытался найти тебя. Ты выглядишь…
— Ужасно, — резко перебила она и провела рукой по волосам. — Я знаю, что выгляжу ужасно.
— Я хотел сказать, что у тебя усталый вид.
— Мне две ночи пришлось спать на полу. И у меня болит живот — я целую вечность ничего не ела.
Голос Элизабет звучал жалобно.
— Вообще-то, я должен тебе обед, — неожиданно
Она молчала в нерешительности, и тогда он добавил:
— Послушай, то, что я тогда говорил…
Элизабет опустила взгляд, челка упала на глаза.
— Это неважно.
— Важно. У нас был отличный день, а я его испортил. Позволь мне пригласить тебя на обед. — «Мне нужна компания, — думал Оливер. — Нужен кто-нибудь — кто угодно, чтобы отвлечь мысли от подслушанного разговора». Он протянул Элизабет руку. — Идем.
Ее ясные карие глаза смотрели недоверчиво, однако она позволила ему помочь ей подняться на ноги.
— Пожалуй, я бы выпила чашку чая.
Они пошли по Сент-Мартинс-лейн. Через несколько шагов Оливер заметил, что Элизабет прихрамывает и отстает.
— Что с тобой?
Ее лицо было бледно, губа закушена от боли.
— Мне больно идти, — попыталась улыбнуться она. — Я стерла все ноги.
— Обопрись на меня.
Он подставил ей плечо. Тяжесть ее тела была приятна. Оливер почувствовал себя более крепким, более взрослым. Элизабет споткнулась, и он обхватил за талию, не давая упасть. Потом вспомнил, что ключи от приемной отца все еще лежат у него в кармане, и после короткого размышления остановил такси.
День был праздничным, и в приемной никого не было. Запах этого места — дезинфицирующих средств и паркетной мастики — всегда вызывал у Оливера легкую тошноту. Окна были закрыты, вентиляция выключена. Оливер немного приоткрыл жалюзи, и пылинки заплясали в солнечных лучах.
— Что сначала, чай или ноги?
Элизабет тяжело опустилась в кресло.
— Решай сам.
Оливер открыл отцовский письменный стол и вытащил из нижнего ящика бутылку бренди.
— Это лучше, чем чай.
Налив солидные порции в два стакана, он протянул один Элизабет. Потом опустился на колени и расшнуровал ее туфли. Коричневые школьные туфли на низком каблуке. Когда он начал снимать носки, она ахнула от боли.
Оливер поднял глаза. Лицо Элизабет было бледным.
— Прости.
— Ты… не виноват.
Ноги Элизабет были стерты в кровь. Обычно, сталкиваясь с человеческими страданиями, Оливер испытывал отвращение, но сейчас его переполняло сочувствие.
— Выпей бренди, Лиззи. Я постараюсь не делать тебе больно.
— Мне почти не больно, — сказала она, задыхаясь после каждого слова. — Ты делаешь все очень хорошо. Наверное, в медицинской школе тебя учили оказывать первую помощь.
Он рассмеялся и взял кусок ваты.
— Вовсе нет. В медицинской школе нас не учат ничему полезному.
В одном месте носок присох к ране, и его пришлось отмачивать.
— Тебе это совсем не нравится? — спросила Элизабет после паузы.
— Что именно? — удивился Оливер.
— Учиться на врача.
— Да. — Он впервые признал это вслух. — Да, мне это совершенно не нравится.
Он отнес таз
— Тогда зачем ты это делаешь?
Оливер снова опустился перед ней на пол и сказал:
— Все мужчины в нашей семье были врачами. Мой отец, оба дедушки…
— Но это не значит, что ты должен быть врачом. Ты говорил родителям, что тебе не нравится эта профессия?
— Конечно, нет. — «Лучше бы она сменила тему», — подумал он.
— Почему?
— Потому что они… — В голове Оливера эхом отозвался голос матери: «Дорогой, как тебе не стыдно». В нем вспыхнуло острое, обжигающее чувство жалости к отцу. — Потому что они будут разочарованы, — сдержанно сказал он и встал.
— Я уверена, что они поймут. Ведь они хотят, чтобы ты был счастлив.
Ее настойчивость и наивность разозлили Оливера. Закрыв глаза, он стиснул кулаки. Ногти больно впились в ладони.
— Оливер? — робко окликнула Элизабет.
— Ты думаешь, они хотят, чтобы я был счастлив? — Его голос дрожал. — На самом деле, я продолжаю учиться в медицинской школе, потому что хочу, чтобы они были счастливы.
Отвернувшись, чтобы она не видела его лица, Оливер выбросил испачканную марлю в мусорное ведро.
— Поскольку у тебя реально только один родитель, ты абсолютно не понимаешь, каково это — жить с двумя людьми, которые ненавидят друг друга, — сказал он. — Разумееется, можно оставаться в стороне, позволяя им удушить друг друга, но когда привыкаешь к определенному образу жизни, не хочется его менять и лучше попытаться сохранить мир. Твои родители живут на разных континентах, и ты не можешь представить, как иногда болит голова оттого, что приходится слушать их ссоры. Ты не находишь, что тебе крупно повезло, Элизабет? Родители все время в разъездах, в твоем распоряжении потрясающий дом, куда всегда можно приехать, когда надоест ходить с рюкзаком, и еще куча денег, так что тебе не надо…
Хлюпающие звуки заставили его замолчать. Оливер повернулся и увидел, что она плачет.
— Ну, перестань, — устало сказал он.
Элизабет пыталась надеть носок.
— Не надо, я еще не наложил повязки.
Он подошел к ней и схватил за руку. Ее лицо покрылось красными пятнами, из носа текло.
— Прости, — пробормотал он. — Послушай, Лиззи, я не хотел. Сегодня у меня паршивый день
Всхлипывания перешли в рыдания Она плакала, как ребенок, — не сдерживаясь, не думая о том, как при этом выглядит. Оливер был не в силах спокойно вынести ни безутешности ее плача, ни вида кровоточащих пальцев на ногах, на которые она пыталась натянуть дырявый носок, поэтому он обнял ее и начал гладить по волосам, похлопывать по спине, бормоча какие-то утешения.
— Ну, прости. Я просто свинья. Я не хотел этого. Ты очень милая девушка, Лиззи, правда, и я не хотел тебя расстроить. — Он прижался губами к ее макушке. — Ну, вот. Не плачь. Не обращай на меня внимания — у меня плохое настроение, но ты тут ни при чем.
Рыдания начали понемногу стихать. Лиззи подняла голову и проговорила, запинаясь и судорожно глотая воздух:
— Ты считаешь меня глупой — ты думаешь, что все, что я делаю, — глупо…
— Нет, вовсе нет, — успокаивающе сказал он. — Честное слово, нет.