Следы на воде
Шрифт:
Мне искренне хотелось ей поверить. Но я не мог.
Значит, конец света не для нас? уточнил я. Анна кивнула.
Конца света и быть не может. Это все выдумки.
Где-то на самом краю сознания шевельнулся клочок серого тумана. Я вспомнил, как на моих глазах рушились земля и небо, и мне стало совершенно ясно: я втянут в игру великих сил, не понимаю ее правил и могу, в общем-то, только одно: постараться
Ты меня успокоила, произнес я.
Нам следовало поговорить раньше, промолвила Анна. Тебе было бы гораздо легче.
Возможно. Только будет ли это иметь значение, когда через девятнадцать лет небо свернется в свиток и мертвые восстанут из гробов? Что будет иметь значение тогда?
А с другой стороны, почему я должен верить Джибрилу? Или все они друг друга стоят?
Спасибо, сказал я. Прости, что наорал на тебя тогда.
Это было год назад, отмахнулась Анна. Не стоит и вспоминать.
Меня не обыграли, думал я. Просто так не сдамся.
Охота на бога объявлена.
Спасибо, повторил я. Анна улыбнулась, взяла меня за руку, прикосновение обернулось легким разрядом электричества.
Не волнуйся, сказала она. Все будет в порядке.
Мне искренне хотелось ей поверить. Но я не мог.
Минут через десять мы вышли на улицу, и там мое противно-неустойчивое настроение испортилось окончательно. Почти у дверей кафе я увидел смуглого оборванного ребенка, который сидел в пыли перед плошкой для милостыни и орал во всю глотку, требовательно и настырно. Меня перекосило от гадливости, словно это было не дитя человеческое, а отвратительное насекомое. Виноват ли в том был его визгливый крик, не знаю, но мне было противно до тошноты, а еще хуже от стыда за свое омерзение.
Анна сжала мой локоть, и мне стало немного легче. Мы пошли вниз по улице; голос ребенка оседал за спиной, таял, таял Пальцы Анны были неожиданно сильными; казалось она способна сломать мою руку, как спичку.
Кто такая Лиза, спросил я. Анна вскинула голову.
Интересно? Член Совета, патронирует равновесие вселенной и по совместительству любимая женщина Джибрила. Была, кстати, смертной.
Я должен поблагодарить ее.
Анна кивнула и совершенно серьезно ответила:
Думаю, она знает о твоей
На душе было гадко. Будто бы яд для Анны стал моим. Давило ощущение неизбежности, неотвратимости финала, кружилась голова, и как никогда хотелось напиться.
Был ли я прав тогда, Ирэн? Прав ли сейчас?
Ирэн не могла ответить; Ирэн давно стала землей и травой, истаяла в сером тумане. Даже ее фотографий у меня не осталось, и я не уверен, точно ли помню ее лицо. И почему, зачем она вдруг вспомнилась сегодня?
Когда за край апрельских туч Уходит мартовская кома И запыленный воздух дома Пронзает одинокий луч, Когда теряют зеркала Мое лицо на острых гранях, Когда любовь почти не ранит И вдаль направлена стрела, Когда сонеты в облаках Рисует ангельская стая И, получив билет до рая, Над городом ликует птах, Тогда я верю: в небесах Нас ждут. Нас помнят. Нас узнают.
Я не сразу понял, что это стихи и их прочитала Анна казалось, они выбились ледяным ключом из меня самого, хотя стихов я не писал, десять лет не писал. Пришлось закрыть глаза, чтобы Анна не разглядела их выражения. Пришлось делать каменное лицо, чтобы скрыть все, что сейчас прорывалось наружу.
Катя Семенова, сказал Анна. Та девочка, которая покончила с собой после визита к гадалке. Это ее последнее стихотворение. Верь мне, Кирилл, просто верь: это на самом деле важно.
Сильные пальцы разжались. Я открыл глаза: мы стояли на углу улицы Пирогова, возле аккуратного дома сталинских еще времен.
Я здесь живу, продолжала Анна. Вон там, на третьем этаже, это Марусина кошка в окне. Зайдешь?
Нет, наваждение уходило, оставляя меня усталым, измученным, но прежним, все с тем же планом и решительностью его выполнить. Спасибо. Пойду работать.
Привет отцу Серапиону, улыбнулась Анна и снова коснулась моей руки. Верь мне, пожалуйста. Ладно?
Ладно, улыбнулся я в ответ. Удачи на экзамене.
А, ерунда, махнула рукой Анна. Гоголь-моголь; все уже прочитано. Ну, пока?
Пока.
И она скрылась в подъезде. Щелкнул кодовый замок.
Я с силой сжал переносицу, помотал головой и пошел на автобусную остановку. Непременно зайти на этой неделе к врачу; эх, Андрюшка, нам ли жить в печали