Следы на воде
Шрифт:
— Кто там?
— Милиция! Открывайте!
— Какая там милиция ночью! Только попробуйте! — долетел сонный голос Нюрки.
Коваль подозвал Даниловну:
— Назовитесь.
— Нюра, это я! — крикнула Даниловна. — Здесь и правда милиция.
Через несколько минут тяжелая дверь открылась. Коваль быстро вошел. За ним поспешил майор.
В хате был полумрак. Возле единственного разложенного дивана, который служил кроватью, горела небольшая лампа.
— Включите свет! — приказал Келеберда, и Нюрка нехотя подчинилась.
Сонная сторожиха, расхристанная, растрепанная, в ночной
Обе — и хозяйка дома, и квартирантка — уставились на Коваля, словно увидели пришельца с того света. Сержант и лейтенант, приблизившись, на всякий случай опекали их.
— Сейчас увидите кое-что интересное, — вполголоса произнес Коваль и, обратившись к медсестре, приказал: — Снимите платок!
Валентина стояла неподвижно. Казалось, остолбенела.
— Может, вам помочь?
Сторожиха бросилась к ней, заслонила собой:
— Не позволю!
Медсестра, быстро оглянувшись на милиционеров и поняв, что слова Коваля не пустая угроза, отстранила Нюрку, медленно стащила с головы платок. Взору открылись словно бы коростой покрытые щеки и подбородок, с которых постоянно пытались вытравливать щетину.
— Ну вот, гражданин Чемодуров, мы и встретились, — негромко произнес Коваль и, повернувшись к майору Келеберде, добавил: — Чемодуров Валентин Иванович, убийца Михайла Гуцу и Петра Чайкуна.
И сразу почувствовал себя так, будто с плеч свалилась гора. Подумал о том, как обрадуются Лиза и Настя, каждая по-своему, когда домой возвратится Юрась Комышан, как удивится все Лиманское, когда узнает, кто прятался под личиной медсестры, и как придется Нюрке прятать от людей глаза, как прекратят Чайкуны обвинять Комышанов в убийстве Петра и, возможно, помирятся, поверят в торжество справедливости, так же как и потерявшие веру родственники Гуцу в Беляевке, и все, кто знал об этих трагических событиях. А это для него было самым существенным.
Когда нервное напряжение улеглось, Дмитрий Иванович почувствовал страшную усталость. Он взглянул еще раз на Чемодурова, которому майор приказал переодеться, повернулся и, медленно миновав все еще не пришедшую в себя Даниловну, вышел из хаты на свежий воздух.
* * *
— Я вам, товарищ полковник, не успел доложить, — виновато сказал майор Келеберда, когда, отправив Чемодурова в сопровождении лейтенанта и сержанта в Херсон, дошел с Ковалем до гостиницы. — Вчера разговаривал с Киевом, с управлением. Наш начальник уже… как говорят… в связи с переходом на другую работу… А на его место назначен новый. Так вот он интересовался вами. Просил позвонить. Кажется, укрепляет кадры…
— Кто такой? — спросил Коваль.
Келеберда назвал фамилию заместителя начальника одного из областных управлений. Перед глазами Дмитрия Ивановича предстал молодой, ясноглазый, стройный полковник, один из самых талантливых сотрудников уголовного розыска в республике.
— О! — довольный откликнулся он. — Сегодня же позвоню.
От усталости в голове Дмитрия Ивановича гудело, будто где-то далеко били в большие колокола. Они гудели густо, настойчиво, не затихая.
Но он теперь
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Майор Келеберда уже целый час допрашивал Чемодурова, когда появился Коваль.
Под утро майор выехал из Лиманского в Херсон, а Дмитрий Иванович разрешил себе немного подремать, не раздеваясь, на диване и в город добрался первым автобусом.
Когда вошел в кабинет и кивнул майору, Чемодуров только чуть повернул опущенную голову, искоса глянул на него и отвернулся с таким безразличием, будто видел впервые.
В этом понуренном парне, который покорно сидел перед майором и держал, как пложено, руки на коленях, было трудно узнать бывшую лиманскую «медсестру».
— Полковник милиции Коваль, — назвал Дмитрия Ивановича Келеберда.
Однако Чемодуров на эти слова тоже никак не отреагировал.
Коваль примостился на кожаном коричневом диване, чтобы видеть и допрашиваемого, и майора.
Келеберда подал Дмитрию Ивановичу первую страницу протокола с анкетными данными Чемодурова. Увидев в уголовном деле свою фотографию, Чемодуров не стал отрицать уже известные милиции данные своей биографии. Понимал, что это бессмысленно. Хотя для дознания это становилось первым шагом к истине.
Коваль, пробежав глазами страницу, вернул ее майору. Потом подтянул через стол знакомую папку с уголовным делом Чемодурова и еще раз всмотрелся в фотографию. Не так уж много времени прошло с тех пор, когда был сделан этот снимок, но как изменился за это время человек! Сейчас не верилось, что подозреваемый тот самый юноша, который несколько лет тому назад спокойно сидел перед объективом.
Дмитрий Иванович пристально рассматривал его продолговатое блеклое лицо с обожженными от постоянных попыток вытравить волосы запавшими щеками. На нем отражалась целая гамма чувств — от животного страха до наглой самоуверенности и отчаянной надежды, что все еще как-то обойдется.
Длинные прямые волосы Чемодурова, всегда раньше спрятанные под платком, были на вид жесткие, как проволока, и спадали на плечи. Серые тусклые глаза казались затянутыми пленкой.
То, что Дмитрий Иванович знал о Чемодурове, давало ему возможность сделать вывод о его импульсивном характере. Такой человек вспыхивает неожиданно; не помня себя, совершает преступление, а потом, скрываясь от возмездия, так до конца и не осознает свой поступок. Не может представить себя на месте пострадавшего, ощутить чужую боль. И чем дальше во времени отодвигается страшное событие, особенно если удалось избежать разоблачения, тем все больше ему начинает казаться, что происшествия никакого и не было, что все причудилось в кошмарном бреду. Лишенный чувства сопереживания, он боится признаться в содеянном даже себе, взглянуть в пропасть, которая разверзлась у него под ногами. Когда же неумолимая судьба все же поворачивает его лицом к совершенному преступлению, он искренно удивляется, ибо уже успел убедить себя, что ничего особенного не случилось. Своего рода защитное самовнушение, в которое человек прячется, словно в скорлупу.