Слепцы
Шрифт:
Он с сомнением покачал головой, но махнул рукой и вышел, бросив меч на стол. Загремело остальное оружие. Хорек с сожалением пристроил с краю свой кинжал.
Мертвые тела вынесли за один раз: Дылда закинул на здоровое плечо тело горбуна, а Кривой и Полоз забрали тело его слуги. Враль задержался, огляделся, не забыли ли чего. Погасил лампы и вышел.
Всю дорогу до харчевни Хорек пытался придумать, что отвечать на разные каверзные вопросы. Под конец решил, что будет делать удивленные глаза, говорить, что ходил за мужиками, вымок весь,
Но все его приготовления пошли прахом: и Карасю, и слугам было не до того, где ходили и что делали ватажники.
Перед дверью «Двух ложек» стояла толпа. Люди что-то кричали, бранились, кто-то стучал в дверь, плакали дети. Вообще на улицах почему-то было много народа.
Ватажники решительно раздвинули толпу, протиснулись к двери. Враль постучал каблуком, прислушался, но из-за галдежа так ничего и не разобрал. Снова постучал. И снова не понял, ответили ему из-за двери или нет.
– Тихо! – крикнул он толпе, но никто не обратил на него внимания.
– А-ну! – заорал Дылда так, что перекрыл общий крик. – Замолчали все, а то языки повырываю.
Толпа ошарашенно смолкла.
Враль снова постучал в дверь.
– Мест нет! – ответили из-за двери.
– Я тебе сейчас! – крикнул Враль. – Ноги повыдергиваю и в задницу засуну. Для постояльцев у вас мест нет?
Открылось крохотное зарешеченное окошечко, за ним появилась испуганная физиономия слуги.
– Не признал? – спросил Враль.
– Так ведь шумят и ломятся, – пожаловался слуга. – Только дверку приоткрыл, как бросются прямо толпой! Мы еле дверь закрыли, честное слово.
– Мы не пустим, – пообещал Враль и повернулся к толпе. – Мы с товарищами живем в этой харчевне со вчерашнего дня. Сейчас нам откроют дверь, и мы пойдем спать. Если кто за нами сунется, вот он, – Дылда сделал зверское выражение лица, которое в неверном свете фонарей показалось людям совсем уж нечеловеческим, – будет руки-ноги отрывать.
– А нам куда идти? – спросил насквозь мокрый мужичонка в тулупе. – Еле живые вырвались, а тут и голову некуда прислонить. Нам бы хоть от дождя спрятаться…
– Из вас кто-то город знает? – спросил Кривой у толпы.
– Ну, я знаю, – сказал мужичонка.
– Тогда веди свою ораву на площадь рыночную. Там ларьков всяких, навесов да прилавков – найдете что-нибудь. Если замок где сломаете, так вас простят, только чужого не берите. Знаете, что тут за воровство бывает?
– А как же не знать, – вздохнул мужичонка. – Собачки.
– Ну, так идите, чего встали. – Кривой махнул руками словно на домашнюю птицу, что полезла в огород. – Кыш!
– Пойдемте, люди добрые, – закричал мужичонка, нахлобучил на голову мокрую заячью шапку и пошел вперед. Толпа двинулась следом.
Только
От чинности и спокойствия «Двух ложек» не осталось и следа. Карась метался по коридорам и залу, кричал на слуг, а те носились сломя голову, стараясь поспеть везде.
Зал был забит людьми. Воняло псиной от мокрых тулупов и шуб, плакали дети, взрослые разговаривали, пытаясь друг друга перекричать. Люди лежали и сидели на полу в коридорах, на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, так что ватажникам пришлось народ раздвигать, а где и расчищать проход силой.
Коридор перед их комнатой тоже был забит.
– Если кто из них в нашей комнате – порежу, – пообещал Кривой. – Вначале тех, что в комнате, потом тех, что в коридоре, а потом уж и Карася.
Но в комнате был только слуга с палкой в руках. Увидев ватажников, он палку опустил и вздохнул с неимоверным облегчением.
– Держи. – Враль сунул ему чешуйку – слуга расцвел, поклонился и ушел.
– Пожрать, я так понимаю, не получится, – сказал Враль. – И обсушиться толком – тоже.
Полоз молча стащил с себя мокрую одежду и сапоги, бросил на пол, сам оделся в сухое и лег на постель, отвернувшись к стене. Враль вогнал нож в стену и повесил на нее свою куртку. Ватажники переоделись, стали укладываться.
– А ведь мы живые… – сказал Дед. – Я уж и со светом белым попрощался в подземельях.
– И я, – сказал Враль.
– С меня жбан браги, – сказал Кривой и хлопнул Рыка по плечу. – Если бы ты полез в драку в коридоре, то певец нас бы там всех и порешил. В храме он себя плеском выдал, а в коридоре, в темноте да по сухому…
Хорек закрыл глаза, торопливо открыл: из темноты на него смотрело лицо слепого певца с пустотой под веками.
Враль сунулся тушить лучину, но на него прикрикнул Кривой:
– Не трогай, пусть горит. С меня сегодня темноты хватит.
– И с меня, – поддержал его Дылда.
Хорек ничего не сказал, но был рад, что свет не стали гасить. Он лежал на спине, подложив руки под голову, смотрел в закопченный потолок и вдруг почувствовал, как на глаза навернулись слезы.
Он жив.
Рыбья Морда – умер. Щербатый. Горбун и еще полтора десятка человек.
А он… он жив. И он убил сегодня двоих.
Вспомнилось, как наваливается тяжелое тело на рогатину… как поддается, легко поддается чужая плоть под его кинжалом…
Хорек перевернулся на живот и всхлипнул, зажимая ладонью рот. Он знал, что нельзя плакать, что ватажники так не поступают, что настоящие мужики не плачут, но ничего не мог с собой поделать, кроме как крепче зажимать рот и глотать рыдания, душившие его.
Он не видел, как Кривой потянулся к нему рукой, но остановился, натолкнувшись на сердитый взгляд Деда. Дед показал Кривому костистый кулак и посмотрел на остальных. Но Дылда внимательно рассматривал потолок, а Враль, тяжело вздохнув, повернулся ко всем спиной.