Слепой Агент [Последний долг, Золотой поезд]
Шрифт:
— Сука, ребро сломал, — услышал я незнакомый мужской голос.
— Говорили тебе, что здоровый черт будет…
Рядом с Бабко было несколько мужчин среднего возраста. Никого из них я не знал, но сразу понял, что это опера из 22-го отделения. Чуть позже я разглядел на них лёгкие куртки с надписью «милиция» на спине.
— Сергеич, скорую звать?
— На х…, сам доеду! Во с-сука!
Бабко пошевелился. По скуле у него стекала струйка крови — видимо, кто-то заехал ему пистолетом по голове.
— Стоять! — Один из оперов заметил меня и
Я замер. Ко мне подбежали, повернули лицом к стенке и обыскали. Ничего противозаконного в моих карманах не нашли, и я мгновенно потерял интерес для оперов.
Бабко подняли на ноги, и теперь он стоял посреди сарая, разминая плечи и оглядываясь исподлобья.
Мне надо было уйти. Нечего мне было здесь делать. Но, находясь в каком-то оцепенении, я продолжал стоять, и Бабко наконец увидел меня. Мы смотрели друг на друга, и взгляд его, ничего не выражающий, был невыносимо тяжёл.
Как в плохом кино, во двор въехали две чёрные «волги». Захлопали дверцы, и я очнулся, различив голоса оперов, скрип снега под ногами и бестолковые вопросы зевак, начавших собираться в круг на некотором отдалении от нас.
Бабко повели к машине. Он низко опустил голову и на улице резко остановился, глянув на меня. Я не отвёл глаз, пытаясь взглядом сказать, что не виноват перед ним и не имею к случившемуся ни малейшего отношения. Он щурился от яркого света, потом сплюнул на снег кровь и хотел что-то сказать, но его сильно толкнули в спину, и он успел бросить короткое:
— Сука…
Бабко усадили на заднее сиденье потрёпанной «волги». С боков втиснулись двое оперов. Откинувшись назад, они переговаривались за его спиной, и я видел, как Бабко сидит, низко опустив голову и шевеля скованными руками, пока не захлопнули дверь с зеркальным стеклом.
Машины почему-то не уезжали, хотя, как я понимал, все действия здесь были закончены. Один из оперов, прохаживаясь вдоль сарая, говорил по радиотелефону, остальные в сторонке курили.
Появился Горохов. Вид у него был такой, словно его вытащили из туалета раньше, чем он успел воспользоваться бумагой.
Он метнулся к обладателю трубки, тот не прекратил разговора, не замедлил шага, так что Горохову пришлось бежать за ним, сбоку заглядывая в лицо.
Через несколько минут оперативники расселись по машинам. Горохов стоял у раскрытой дверцы, продолжая допытываться чего-то у старшего, но его не слушали, и когда «волга», швырнув колёсами снег, поехала, он с остолбеневшим видом отскочил, болезненно морщась.
Я тоже стоял столбом и смотрел в направлении исчезавшей «волги». Доставая сигареты, Горохов подошёл и протянул мне пачку. Я отказался, и он закурил сам, с трудом совладав трясущимися пальцами с зажигалкой.
— Федя, а что тут… вообще было?
— Не знаю. Я подошёл, когда уже всё кончилось.
— Нет, а вообще? Ты же работал…
— А я почём знаю, что тут… Мне о таких вещах не докладывают.
— Да, конечно… Просто ужас!
Я подумал, что он меня почему-то боится.
— Я
Как я понял потом, в тот момент он действительно боялся. Но не меня.
Мне хотелось позвонить Марголину и потребовать объяснений. Немедленно. Стукнуть кулаком по столу. Сказать, что мне надоело быть чужим среди своих. Надоело выступать в качестве слепого агента. Лучше уж ларьки по ночам сторожить.
Я поймал себя на противной мысли. Сказать-то хочется. И наверное, я всё это скажу, но вряд ли пойду дальше слов.
Скорее всего, просто напьюсь вечером.
Остаток смены тянулся долго и нудно. Мне казалось, что коллеги косятся и шепчутся за моей спиной. Вид у них был мрачный и подозрительный, будто карманы каждого были набиты героином и они ожидали возвращения чёрных «волг», заранее смирившись со своей участью. Даже старый боцман забыл про свои дурацкие шутки и тоскливо оглядывал горизонт. Наверное, кроме героина, у него было при себе ещё что-то. Украденная на флоте торпеда.
Пару раз подходил Горохов. Теперь он выглядел так, словно успел принять душ, но не поменял бельё. Он отзывал в сторону отставного десантника, и они о чём-то шептались, густо усеивая окурками снег под ногами.
Сдав дежурство, я сухо попрощался со всеми и пошёл на троллейбус.
Я стоял на задней площадке и, уже подъезжая к своей остановке, заметил, что за троллейбусом спокойно катит серый БМВ. Я разглядел спокойную физиономию Марголина и почувствовал, что закипаю.
Когда я вышел, БМВ прижался к обочине. Марголин продолжал сидеть за рулём, не подавая никаких знаков и вообще глядя куда-то мимо. Я подошёл к машине с твёрдым намерением высказать накипевшее. Я упал на сиденье, и все, на что меня хватило, — это сказать:
— Зачем было так меня подставлять?
Даже угрозы в голосе не прозвучало. Какая-то жалоба.
— Как?
Я молчал, пытаясь хотя бы взглядом выразить свои чувства. Марголин рассмеялся и хлопнул меня по плечу:
— Не переживай, все нормально.
— Нормально? Значит, это нормально — вот так меня подставить?
— Ты не знаешь всех обстоятельств.
— А какие могут быть об…
— Разные. Обстоятельства бывают самые разные. Опера из 22-го всё-таки пронюхали про нашего Васю. Хорошо, что есть кое-какие знакомства. Удалось хоть немного с ними договориться. Могло быть хуже.
— Куда уж хуже-то? Я засвечен…
— Нигде ты не засвечен. Бабко ни сегодня, ни завтра не выйдет. А даже если бы и вышел — кто он такой и что он тебе предъявить может?
Я пожал плечами. Меня учили работать не так. Совсем не так. И это с учётом того, что учителя у меня были достаточно среднего уровня. Не комиссар Мегрэ и не полковник Гуров.
— А как же скандал? Вы же этого боялись больше всего!
— Скандала не будет. Я же говорю, что удалось решить кое-какие вопросы. Поверь, это был самый оптимальный вариант. И волки целы, и овцы сыты…