Слепой поводырь
Шрифт:
– Точно! Так вот он уже на шестом ходу и «пленил» французского императора!
– А надо было на четырнадцатом, – улыбнулся Клим. – В том-то и смысл задачки. Петров, тем самым, намекнул Милорадовичу, что захватить Наполеона в плен можно было ещё при переправе через Березину по диагонали h1 – a8.
– Ох и память у тебя, сынок! Дай бог каждому! – похлопывая Клима по плечу, выговорил отец. – Ну хватит стоять в передней. Давайте за стол. А я в погреб, за кизиловой настойкой. Прошлогодняя. Самолично делал. Пока матушка на стол соберёт, мы по рюмашке и опрокинем.
– Я, достопочтенный
– Ферапонт – ты же ещё не диакон и жить пока можешь, как любой мирянин. Ну зачем ты себя мучишь, а? – сокрушаясь, изрёк старший Ардашев. – Ведь даже Иисус на свадьбе в Кане Галилейской обратил воду в вино.
– Так ведь Спаситель сотворил чудо сие, дабы «явить славу Свою», и тогда «уверовали в Него ученики Его».
– Как знаешь, Ферапонтушка, как знаешь. Водица в питьевом ведре. Ты уж тогда сам себе её и принеси. Не сочти за труд, – вздохнул хозяин дома и вышел.
Ферапонт остался в комнате.
– Что нового в Ставрополе? – осведомился Клим.
– А что в нашем захолустье может быть нового? Ничего! Пыль, провинция, покой погостный, процветает повальное пьянство, полицейский произвол, пожары – полный перечень произошедшего за последние полмесяца.
– Экий вы искусник речи, Ферапонт! Пятнадцать слов подряд, и все начинаются на букву «п».
– Как это вам удалось сосчитать? Пожалуй, я и повторить уже не смогу. – Глядя в пол, псаломщик сосредоточено произнёс: – Пыль, провинция, пожары, повальное пьянство полицейских…
Ардашев улыбнулся и поправил:
– Вы сказали: «пыль, провинция, покой погостный, процветает повальное пьянство, полицейский произвол, пожары – полный перечень произошедшего за последние полмесяца»…
– У вас незаурядное внимание и прекрасная память, Клим Пантелеевич.
– Не больше, чем у всех. Однако просьба: зовите меня просто Клим. Ведь мы, как я понимаю, ровесники.
– Извольте, – кивнул псаломщик.
Послышались шаги и в дверях показался Пантелей Архипович. В руках он держал графин с багрово-красной жидкостью и две рюмки; наполнив их и не обращая внимания на псаломщика, он изрёк:
– За твой приезд, сынок!
– И за ваш новый дом!
– За наш! Он ведь тебе достанется. Мы с матерью не вечны.
– Нет уж! Тогда выпьем за ваше с матушкой долголетие.
– А это будет второй тост, – усмехнулся Пантелей Архипович и опустошил рюмку. Его примеру последовал и Клим.
Промокнув губы носовым платком, отец вновь наполнил до краёв рюмки и осведомился:
– О чём же вы беседовали, пока меня не было?
– Ферапонт жаловался на безмятежность провинции. Скучно ему.
– Скучно? Так он же из дому не выходит! Всё книжки с библиотеки таскает и в беседке сидит. А как стемнеет, лампу зажигает. Так всю жизнь в псаломщиках и проходит.
– Это почему? – недоверчиво вопросил Ферапонт.
– А потому что, сидя на печи, невесту не найдёшь! Девки, под твоим окном табунами не ходят. Одна надежда на Клима. Может, хоть он подыщет тебе какую-нибудь прелестницу. А то так и останешься бобылём.
В передней послышался женский голос.
– Никак Климушка приехал?
–
В залу вошла женщина, уже разменявшая шестой десяток. Она всплеснула руками.
– Почитай год не виделись! Возмужали, настоящим барином стали!
Клим в обе щёки расцеловал горничную.
– Да какой я барин, тётя Глаша? Студент, да и только! И почему на «вы» ко мне обращаетесь?
– Отвыкла я, родной, отвыкла, – вытирая платочком слезу, вымолвила женщина. – А вы тоже хороши – тётей меня кличете. Мы же никакие не родственники.
– Не тётя ты ему, Глафира, а вторая мать. Помню, в семьдесят втором году, когда я в Ставропольском гарнизоне службу начинал, на Пасху в Казанском соборе, этот пятилетний сорванец выскочил к алтарю, стал рядом с архиереем, высунул язык и рожки показал прихожанам. Разве не собирался я его тогда высечь? А что ты сказала мне? – Горничная улыбнулась и, смолчав, опустила глаза. – Ударите малыша ремнём, барин, и до конца жизни жалеть будете, а у Климушки об этом случае воспоминание горькое останется. Простите его, Христом Богом прошу! А жалование моё за последний месяц себе оставьте. Считайте, что это мой недогляд. А ежели всё-таки обидите мальчонку – уйду от вас… Я сдержался тогда, тебя послушал. Но весь город судачил, что у поручика Ардашева бесёнок в семье завёлся.
– Молодая тогда я была, Пантелей Архипович, да смелая.
– Как здоровье, тётя Глаша? – спросил Клим.
– Ничего, помаленьку, – женщина вытерла слезу. – Даст Господь, я и сынишку вашего понянчить успею али доченьку. Как за вами пострелёнком смотрела, так и за ними пригляжу.
– А я вам подарок привёз. Подождите, только вещи разберу.
Ардашев поднял чемодан и собрался уже выйти в другую комнату, но его остановил отец:
– Подарки потом. Глафира, помоги Олюшке на стол накрыть. Уж больно она долго на кухне возится. Мы без закуски с сыном скоро в «медведя» [10] играть начнём, под стол свалимся и прослывём в глазах Ферапонта грешниками.
10
Игра в медведя – популярная в гарнизонах России. Офицеры, получив жалование, ставили на длинный стол бутылки с алкоголем, клали деньги и начинали пить. По команде старшего офицера «медведь идёт!» все разом залазили под стол, а по команде «медведь ушёл» – выбирались, но самый нетрезвый из присутствующих там и оставался. Так повторялось до тех пор, пока за столом сидел один человек. Он и получал все деньги.
Горничная кивнула поспешно удалилась.
– Покаяния да молитва избавят вас от гиены огненной, и бесы лукавые отступят, – пролепетал выпускник семинарии и перекрестился.
Пантелей Архипович махнул рукой и сказал:
– Никакого сладу с ним нету. У него скоро, как у ангела небесного, крылышки на спине прорастут. Ну, давай, сынок, по новой… За тебя!
– За вас, батюшка! И за матушку!
– Не возражаю, – изрёк отец и, опустошив рюмку, спросил: – Как тебе кизиловая?
– Нектар.