Слепящий нож
Шрифт:
Большой зал постепенно наполнялся. В последнюю минуту перед полуднем людской поток особенно усилился. Люди еще продолжали входить, когда послышался глухой хоральный распев, доносившийся из потайной ямы в передней части зала.
– Что это? – шепотом спросил Кип.
– Мужской хор под-красных, – отозвался Бен-хадад, по-прежнему не сводивший взгляда с лучей света, лившихся сквозь витражные окна.
– Ш-ш! – шикнула на них Тея, которая напряженно слушала музыку. Странная она какая-то.
– Почему синие не могут петь сами? – поинтересовался Кип у Бен-хадада.
– Не знаю. Но это такая специальная особенность под-красных. – Бен-хадад
– Музыкальная одаренность тоже не мешает, – вставила Тея мечтательным тоном.
– Что? – переспросил Кип у Бен-хадада. – Почему?
Бен-хадад вопросительно поднял брови.
– Ну как же, Кип, неужели твой отец не рассказал тебе о «Семидесяти способах мужчины в обращении с женщиной»? – спросила Тея.
– Я не об этом спрашивал! Я имел в виду…
Ага, ну конечно же, она прекрасно его поняла. Тея, ухмыляясь, смотрела на залившегося краской Кипа.
«Семидесяти?»
Сжалившись, она ответила ему, понизив голос:
– Никто не знает, почему они стерильны. Такое на них наложено бремя, такую жертву они приносят Орхоламу.
– Ш-ш! – прошипела девушка, сидевшая в ряду перед ними, раздраженно обернувшись.
Хор затянул новое песнопение, и на этот раз многие из собравшихся тоже начали подтягивать. Кип понятия не имел, о чем там пелось, мог только предположить, что песнопение было на древнепарийском. Впрочем, мелодия была прекрасной, и он был рад, что не понимает слов: так он мог наслаждаться музыкой без помех.
Внезапно над их головами зажглись два огромных световых отверстия – и это было не просто полуденное солнце. Кип догадался, что, видимо, на Большой зал направили два огромных зеркала с других башен. Ну разумеется, ведь над залом располагалась Башня Призмы, так что свет не мог проникать сюда непосредственно сверху. Потребовалось вмешательство зеркал, чтобы свет Орхолама смог проникнуть к его людям.
Вновь послышалось пение, а затем показалась процессия одетых в синее мужчин и женщин. Некоторые из них раскачивали кадилами, полными дымящихся благовоний. Кип увидел Клитоса Синего – в синей шелковой мантии с высоким накрахмаленным воротником и странной синей шапке, тот прошел в нескольких шагах от него. Казалось, люкслорду было не по себе, он с трудом выносил происходящее.
Кипу он не понравился.
«Орхолам, семьдесят способов?» У Кипа хватало фантазии, пожалуй, только на два.
Кого бы можно расспросить о таких вещах? Его же засмеют, словно какого-нибудь деревенского увальня!
Последовали коленопреклонения и молитвы, чтения священных книг, возглашения и отклики пяти тысяч глоток. Кип шевелил губами вместе со всеми, делая вид, будто понимает смысл происходящего. У его матери никогда не хватало времени на люксиатов. Она страшилась Орхоламова суда, но обычно говорила, что если пониже наклонять голову, то всегда есть шанс избежать заслуженной кары.
Наконец Клитос Синий взобрался на кафедру и принялся проповедовать – так тихо, что даже тем, кто находился в передних рядах, наверное, не было слышно ни слова. Он держался так робко и неуклюже, что Кип ощутил укол жестокого сочувствия к этому человеку.
Один из люксиатов незаметно приблизился к Клитосу и шепнул ему что-то на ухо. Тот возвысил голос до едва различимого бубнежа:
– …находимся под оком… в
Кип увидел, как двое люксиатов обменялись взглядами. Один из них поднялся и снова прошептал что-то Клитосу, который ответил ему резко, залился краской и снова вернулся к своим записям.
– Как я говорил, – визгливо начал он, наконец-то заговорив с достаточной громкостью, чтобы его было слышно даже в задних рядах, – в задачи Хромерии входит донесение результатов современных ученых изысканий в более отсталые уголки нашего мира. Еще не так давно считалось ересью думать, будто наш мир представляет собой что-либо иное, помимо развернутого листа пергамента. Люди – и больше всех люксиаты – верили, что у мира имеются самые настоящие углы! Однако благодаря синим цветомагам и синим добродетелям мы теперь знаем, что это суеверие и другие воззрения не противоречат писаниям, лишь метафорически утверждавшим, что сатрапии лежат в центре. Центр Орхоламовой воли – утверждение метафорическое, а не пространственное!
Кип не имел представления, о чем он говорит, однако та парочка люксиатов не казалась особенно довольной тем, как все обернулось. Пожалуй, если бы Клитос сейчас снова понизил голос, ни один из них не взялся бы напоминать ему, чтобы он говорил погромче.
– В последние несколько лет вашими коллегами в Башне Разума была проделана впечатляющая работа касательно Великого Раскола и событий, последовавших за Деимахией – Войной Богов, хотя большинство нынешних ученых согласны в том, что это слово правильнее переводить как «Война против Богов». «Деи» здесь, разумеется, – отложительный падеж; в большинстве доступных нам переводов попросту недостаточно контекстуальных свидетельств, чтобы опровергнуть общепринятый вариант перевода. Тем не менее Тристем в своем труде «Об основаниях разума» указывает, что всего лишь несколько изменений в понимании древнепарийской грамматики могут привести к большому сдвигу во всей нашей комментаторской традиции в целом. И в настоящее время такой сдвиг уже происходит.
Глаза Кипа начали стекленеть. В речи люкслорда было попросту слишком много слов, которые он не понимал. Даже если бы грамматика действительно его интересовала, он при всем желании не смог бы следить за ходом мысли оратора. Потеряв нить, он принялся вместо этого разглядывать находящихся в помещении. Одна пожилая люксиатка в измятой черной рясе скорчила такую гримасу, словно жевала лимон. Несколько студентов постарше сидели с зачарованным видом, и Кип с ужасом подумал: «Неужели я тоже стану вот таким?» Конечно, Кип знал, что Хромерия – пристанище наук, однако он всегда считал, что речь идет о практическом знании!
От нечего делать он принялся рассматривать витражные мозаики, окаймлявшие все пространство над хорами. Вон сам Люцидоний, в белом облачении, с благостным видом, в окружении своих парийских воинов. Его кожа была на пару тонов светлее, чем у них. Интересно: Кип всегда считал, что он тоже был выходцем из Парии. Или, может быть, имелось в виду, что он не был своим даже для парийцев?
Внезапно Кипу представилось, какие яростные споры кипели, когда делались эти витражи, относительно того, какого именно оттенка была кожа Люцидония. Он знал, что парийцы заявляли на него свои права, а их главными конкурентами в этом вопросе были их соседи и соперники по богатству и могуществу, светлокожие рутгарцы. Чем темнее изображался Люцидоний, тем больше рутгарцы воспринимали это как оскорбление для себя.