Слепые и прозревшие. Книга вторая
Шрифт:
Саша только пробовал тогда свои силы в искусстве. Он тоже взмахивал рукой и кричал что есть мочи: «Я тебу покаку!». Но его понимали неправильно и сажали на горшок.
Сейчас дело другое, замысел всегда удается воплотить в жизнь.
Ага, вот и мама. Внимание! Приготовились!
Мама снимает передник, вешает на гвоздик у двери и садится рядышком, к папиному плечу. Пора!
Теперь самым мерзким голосом надо потребовать что-нибудь запретное. Что бы такое?
– Хотю тясы!
– Часы? Сашенька, нельзя часы, – рассеянно откликается
Клюнуло. Теперь еще погромче и померзостнее.
– Хотю-у тясы-ы!
– Саша!
– Дай тясы!
Саша сползает с папиных колен, решительно (тут главное – быстрота и натиск!) двигает стул к серванту. Раз-раз – и он уже тянет руку к часам, но не берет их, а застывает с протянутой рукой, оглядываясь на родителей. Мама вскакивает с дивана, а папа, оторвавшись от экрана, смотрит на Сашу с ироническим любопытством.
– Саша, нельзя!
Мама снимает Сашу со стула и закрывает дверцу серванта.
Ага-а-а! Попалась! Ну держись!
И Саша, схватившись обеими руками за грудь и подогнув ножки, умело валится на пол, перекатывается на спину и застывает в живописной позе. А лицо-то, лицо! Это надо видеть! Тонкие темные бровки скорбно поднялись, рот чуть-чуть приоткрыт. И легкий, терзающий душу стон.
– Сашенька! Сыночек! Встань!
Мама чуть не плачет, хватает Сашу на руки, нежно прижимает к себе и целует, целует.
А папа усмехается и аплодирует:
– Браво, браво! Артист!
Мама молчит, только еще крепче обнимает Сашу. И Саша доволен – это тоже аплодисменты, это тоже признание.
И вдруг однажды случается неожиданное.
В ответ на папину усмешку мама, прижимая к себе Сашу, тихо произносит:
– Почему ты смеешься? Это жестоко. Он страдает, посмотри.
– Да где же страдает? Вон какая рожа довольная, – отзывается папа очень спокойно.
– Ты его не любишь! Ему плохо с тобой! – вдруг вскрикивает мама так страшно, что Саша, испуганный, слезает с маминых колен.
– Да ты что говоришь! – папин голос становится злым. – Он, если хочешь знать, сидел у меня спокойно. А ты появилась – сразу начался концерт. Это с тобой ему плохо!
Мама отходит от них, ложится на кровать лицом к стене, и Саша видит, как дрожат ее плечи.
И вдруг мгновенной вспышкой озарило сознание: дрожат плечи – мама плачет.
Новая вспышка слепит и обжигает все внутри: мама плачет – маме больно! Больно! Кто больно сделал?
И вдруг начала раскручиваться целая жгучая лента. Папа сказал – маме больно. Мама кричит – папа сказал. Мама кричала – ей было больно! Папа смеялся – маме стало больно, и она закричала. Папа виноват?
Все ближе, все яснее надвигается что-то огромное, непривычное сквозь путаницу коротеньких мыслей маленького человека.
Саша падал на пол – папа смеялся. Саша падал на пол – мама поднимала и обнимала. Саша падал – мама жалела – папа смеялся.
Бьются, стучат в голове беспомощные, куцые мысли. Все ближе и ближе огромное, холодок
Мама жалела – мама плакала – маме было больно. Мама плакала, потому что жалела Сашу. А Саше не больно – маме больно. Это Саша упал и сделал маме больно. Саша сделал маме больно! Саша виноват!
Вот оно и пришло, Огромное, Новое, Незнакомое!
В великом смятении оглянулся Саша на папу и тут же увидел ранее скрытое. Папа смотрел на маму смущенно и растерянно. Он тоже был виноват! И, сраженный своим открытием, Саша бросился к маме на кровать и заревел так отчаянно, как два года назад в миг своего рождения:
– Ма-а-а! Не буду!.. Не буду!.. Не буду!..
5. Плохая мать
Галя лежала без сна, глядя на Сашину кроватку, прислушиваясь к его хриплому дыханию. Рядом посапывал Коля, но это не мешало ей вслушиваться в Сашины хрипы.
Заснуть она не пыталась – незачем. Через минуту-другую закашляется Саша, проснется и заплачет. Судя по частому неровному дыханию, температура поднялась высокая. Тогда Галя возьмет его на руки, Саша обнимет ее горячими ручками за шею, положит тяжелую больную головушку ей на плечо. И будут они так ходить, ходить, ходить по комнате, чтобы Саша не плакал и не будил Колю. Коле утром на работу, голова должна быть свежая – он начальник.
Потом она почувствует, что Сашина кожа стала влажной, – это температура падает. Дышать ему станет легче, и он мирно уснет у нее на плече.
Тогда она, обессилевшая, положит Сашу в кроватку, постоит с минуту рядом, прислушиваясь к дыханию, неслышно скользнет по старому скрипучему паркету и наконец ляжет, быстрым точным движением приняв удобное положение. Саша не услышит, Коля не почувствует.
Но все это мелочи, все это мелочи. Главное то, что она плохая мать. И всегда была плохой, с первых же месяцев, когда после нескольких бессонных ночей она упала с Сашей на руках посреди комнаты. Пришла в себя сразу же, как только раздался Сашин крик. Ничего не случилось с ним, нигде не ударился, на груди у нее лежал. Но она так испугалась, что те ничтожные пятьдесят граммов молока, которые можно было добыть из ее груди, исчезли бесследно.
Тогда, прибежав из кухни на Сашин плач, Коля в первый раз на нее накричал. Что именно он ей крикнул, Галя и не поняла, так потрясло ее то, что этот страшный голос и злое лицо – все это ей!
После этого Коля быстро вышел за дверь, а она осталась сидеть как сидела, только внутри болело что-то большое и черное. Через несколько минут Коля вернулся. Целовал, обнимал, успокаивал. Большое и черное с мукой лопнуло и излилось потоком Галиных слез.
Она, конечно, и не думала на него обижаться. Нет. Никогда и ни за что! У него был тогда такой тяжелый период, оставалась неделя до защиты диссертации. Он очень волновался, худел и мучился от головных болей. А по ночам ему не давал спать Саша. Разве можно обижаться?