Слепые жернова
Шрифт:
— Желаю удачи, Фред.
— Удача — это как раз то, чего нашему брату недостает. И вам того же, сэр.
Он на мгновение перевел взгляд на Сарин профиль и опять уставился на Дэвида. Это движение было откровеннее словесного комплимента. Потом он встал и дернул за звонок, так как кондуктор поднялся на верхнюю площадку. Трамвай остановился.
Не глядя на спутницу, Дэвид сказал:
— Не могу смотреть, как они болтаются без дела и гниют заживо! Помню, когда я только пришел работать в контору доков, это был детина — косая сажень в плечах. А теперь усох
Сара внимательно и хмуро посмотрела на него. На сей раз она расслышала его высказывание от начала до конца, и оно ей почему-то не понравилось; ей не хотелось, чтобы он якшался с рабочими, разговаривал с ними как с ровней. Ведь он был пришельцем из другого мира, с противоположного конца! Он работал в конторе! Ей хотелось, чтобы он оставался, по крайней мере в ее представлении, человеком, никак не связанным с докерами, кочегарами, укладчиками, клепальщиками и прочей наемной рабочей силой.
Но он взял и сказал:
— Мой брат — бригадир плотников. Фирма у них маленькая, но он все равно при возможности пристроит его к какому-нибудь делу.
Его брат — плотник? Это сообщение стало для нее ударом, несмотря на звание бригадира. Она и представить себе не могла, чтобы кто-то из Хетерингтонов работал непосредственно в доках, имел дело с тяжестями и с грязью. С другой стороны, она вовсе не была зазнайкой и не хотела ею быть. Она мысленно повторила последнюю фразу, словно поспешно подыскивая ответ на оскорбление, и ее непривычные к быстрой работе мозги, не найдя доводов в поддержку снобизма, беспомощно признали поражение. Ей просто хотелось забыть про все неприятное.
Она уставилась на свои руки, обтянутые тонкими серыми перчатками — попытка казаться элегантной. Потом ее взгляд упал на ноги Дэвида. Он был обут в прекрасные коричневые ботинки, надраенные до блеска. Накануне он был обут в другие — черные, но это потому, что на нем был темный костюм. Значит, он может себе позволить подбирать разные туфли к разным костюмам! Она уже видела его в двух разных костюмах, не считая серого фланелевого и твидового пальто.
— Вы что-то уронили?
— Нет. — Она поспешно выпрямилась. — Просто я… смотрела на ваши туфли.
Зачем она это говорит? Секунду назад у нее и в мыслях не было откровенничать.
— Вы о блеске? — Он поджал губы, сверкнул глазами и кивнул, после чего сказал: — Это работа моей матери, она чистит мне обувь. Можно подумать, что она училась этому в армии, так ловко у нее выходит.
Она неуверенно улыбнулась ему в ответ. Права была ее мать, когда твердила: «Пришла беда — отворяй ворота!» Это применимо в любой жизненной ситуации. Сначала он беседует с простым рабочим так, словно стоит на одной с ним ступеньке, потом признается, что его братец занимается ручным трудом, а потом окончательно рушит ее иллюзию насчет исключительности своей семьи рассказом о том, что его мать чистит всем домочадцам обувь… Даже у нее в семье отчим, дурной человек и лентяй, чистил себе обувь самостоятельно.
Трамвай бежал
Дэвид обратил внимание на ее набожность. Это стало ясно, когда они, сойдя с трамвая, перешли через дорогу и направились пешком в сторону Ист-Джарроу.
— Вы регулярно посещаете церковь? — спросил он с улыбкой.
— Регулярно… — повторила она, словно это было иностранное слово, а потом поспешно ответила: — Да, каждое воскресенье. Обязательно.
Следующие несколько минут они шагали молча, а потом он проговорил:
— Я тоже раньше ходил каждое воскресенье в нашу часовню.
За этим признанием последовала почти виноватая улыбка.
— А теперь перестали?
— Перестал. Ни разу там не был с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет.
У нее словно гора свалилась с плеч. Это может очень упростить все дело.
— Почему?
Он чуть заметно покачал головой.
— Не мог больше этого выносить. Ограниченность, чванливая уверенность, что Бог принадлежит одним баптистам, а тебе устроит вечные муки, если ты думаешь не так, как они предписывают, — все это стало казаться мне безумием. Разумеется, такое отношение появилось у меня не сразу, ему предшествовали долгие и тревожные раздумья. Но теперь я уверен, что люди просто ослы, если не сказать хуже, раз верят, что Бог существует только для них одних с их сугубо определенным мышлением, тогда как вся остальная страна — да что там страна, весь мир обречен на проклятие, не присоединись он к ним.
Она была ошеломлена. Раз он такого мнения о баптистах, то что говорить о католиках? Ведь католическая религия — единственно истинная, каждый католик знает и обязан отстаивать это. Можно не ходить к мессе, напиваться, мужчинам — нередко поколачивать жен, но, сходив на исповедь и получив отпущение грехов, католик знает, что пользуется привилегиями, каких ни у кого, кроме него, нет и в помине… Первое мгновение тяжелого ошеломления прошло, и ему на смену пришел луч надежды. Разве при таком его отношении к религии не легче будет решить их проблемы? Одно то, что он уже не числил себя религиозным нонконформистом, означало, что битва наполовину выиграна. Однако вопреки этим своим мыслям вслух Сара произнесла:
— Но вы верите в Бога?
— Не знаю. — Он покачал головой. — Иногда у меня пропадают последние сомнения: нет, не верю. А иногда… В общем, не знаю. Я мог бы поклоняться величию, простоте, великодушию Иисуса. За Его презрение к наигранной святости я готов пожать Ему руку. Когда Он одаривает улыбкой мытарей и блудниц, я готов встать с Ним рядом. Но я не могу согласиться с Его речами, будто та неторопливая сила, что вырастила из семечка дерево, а потом превратила это дерево в дрова, на которых будет сожжен еще не зачатый человек, и есть мой небесный Отец. Впрочем, так ли все это важно?