Слеза Ночи
Шрифт:
– Ничего себе, фантазии у мамы-Майи, – искренне удивилась Люма. – Изврат какой-то!
– Ну, это цветочки, – заверила Людмила с большим удовольствием. – Сейчас будут ягодки. Когда Майя капала на мозги, наши девочки оказались рядом, в учительской, и все слышали. Так вот Элла, а она, ты знаешь, взвивается на раз, не дай Бог под руку попасть – так она закричала, как бешеная! Типа того, что еще один случай про детскую нравственность, Майечка, то ни к одной школе вас не подпустят даже двор мести, я вам обещаю! Мол, поклоны Богу стучите лбом, что тогда обошлось, что в тюрьме не сидите! А еще лучше, говорит, не Богу ставьте свечку, а телевизору. Как Бакунин появится, так слезы лейте от радости, что он вас от суда спас, а нашу школу от статьи! Вот так она Май-Плиту отчистила и тут же забыла. А я – нет, мне стало до ужаса интересно, что же Плита сделала,
– Ой, а я ничего этого не знала, – нельзя сказать, чтобы Люма солгала, просто умолчала, что знает другую версию, а уж кстати это было весьма. Вся информация просто плыла в руки, и спрашивать ничего не надо.
– Подожди, еще не то узнаешь о драгоценной маме-Майечке, – пообещала Людмила. – Ну вот, я раскинула мозгами и подкатилась к Тане Васильевне, она у мелких рисование вела, а тогда была пионервожатой и заодно комсомольским боссом, когда в институт не поступила. Я Таню раскрутила, и она такое рассказала, правда под секретом, чтобы больше никому. Хотя в свое время это был секрет Полишинеля – знали все. История очень веселая. У Май-Плиты в классе одна дура устраивала вечеринку с поцелуями, в фанты играли или в бутылочку – главное по всей квартире целовались, как будто без фантов трудно. А когда зажгли свет, то хватились побрякушки, вроде даже была дорогая, ее кто-то вынес под поцелуи. Кто именно – так и не дознались, и вот удрученная хозяйка и Май-Плита собирают комсомольское собрание о моральном облике. Сначала – сознавайтесь ребята, кто пошутил, а потом уже круче – буржуазные пережитки в наших рядах. Разврат и кража! И понесли почему-то на одну девку особенно, дура вопила, что это она взяла, потому что больше некому, видите ли, все остальные выше ее подозрений, а ту она не звала, кто-то из парней привел. Но Майя повернула похуже, мол не будем сейчас о краже, а вот поведение комсомолки Веры, Нади, или Тани (не помню, как ее звали) – вот это серьезный повод для обсуждения. Как же могла она играть в развратные игры, где ее моральный облик, а от разврата до кражи рукой подать. И вроде она одна, а остальные как бы никогда и не целовались. Бедная девка, Таня Васильевна видела, вся побледнела, помертвела, спросила запинаясь, а как остальные, их, что там не было? А Майя так с протяжечкой (у-садюга!) – зачем ты на остальных валишь, мы про твое аморальное поведение толкуем, ты за себя ответь, может, не только целовалась? Слухи о тебе стали ходить… В нашем образцовом классе такого раньше не бывало! Вот такая, блин, педагогика!
– Неужели так прямо высказалась? – несказанно удивилась Люма.
Такие штучки были вроде не в духе Маей Плиты, она считала себя большой интеллигенткой, а тут приемчики и лексика простые, как правда!
– Нет, конечно, я тебе суть передаю, – пояснила Людмила. – Причем через третьи руки. Реально было что-нибудь типа душевной беседы наедине со всеми, мол, я, вас, дети мои, всех до одного обожаю безумно, но ты, девочка, загляни в себя и подумай, от каких твоих несовершенств все произошло? Что толкнуло тебя на ужасный поступок, и почему товарищи тебя обвиняют, если ты даже никакого поступка и не совершала? Значит есть в твоей душе что-то темное, вывернись-ка наизнанку – а мы сейчас разберемся! Впрочем, старо как мир: выдернуть человека, поставить против всех и в чем хочешь обвинить, любимый полицейский прием всех времен и народов. Человек – зверушка тонкая, психика напора не выдерживает и начинает ломаться. Вот тут и бери его тепленького, делай с ним, что хочешь! Это Май-Плита по молодости лет методику отрабатывала, основы воспитания в коллективе.
– Ага, папа рассказывал, как его в Твери из октябрят исключали, и до сих пор, говорит, ей-богу так и не понял, за что. Но девочки очень свирепствовали, вот это он помнит хорошо, – кстати припомнила Люма.
– Ну вот, и у нас в школе повоспитывали девочку. Когда я слышу слово "воспитание" – то хватаюсь за пистолет, это один мой любимый герой говорил, – по всей видимости, и у Людмилы были занятные любимые герои, не у одного Левы. – Ну вот, сказочка почти и у конца. Та дура, у которой украли, выскочила с воплем: "На воре шапка горит!" Тут и настал финиш! Бедная девка заметалась и рванулась вон, побежала к окошку, впала в шок, психика не выдержала. Таня Васильевна оказалась среди них одна нормальная, побежала за ней, но чуть-чуть не опоздала. У окошка девчонку перехватил сын Бакунина, был тогда в старшем классе призовой мальчик. Все девчонки млели, а он – ноль внимания, ценил себя дорого.
– Наверное, она и его воспитывала, как Леву, – догадалась Люма довольно быстро.
– Ага, парней она всегда давила, особенно популярных, не терпела, когда авторитет у кого-то, кроме нее, – сказала Людмила. – И у них вышел обалденный скандал. Бакунин-сын прилюдно назвал ее ведьмой, совсем забылся мальчик, а она вошла в раж и потребовала знаменитого папашу, чтобы указать на безобразие – тоже забылась. Как-то не совсем врубилась, что у нее на руках почти случившийся суицид. А сын-Бакунин тем временем девку в руках держал, как свидетельницу и пострадавшую…
– И что Бакунин-старший, что он мог сделать? – спросила Люма не без умысла.
– Ну он-то разобрался, всем раздал по оплеухе, причем очень элегантно, – ответила Людмила. – Недаром по телевизору боролся с мировым империализмом, знал как кого достать. Таня Васильевна восхищалась, как он их разбросал. Мол, во вверенной вам школе ребенок в окно бросается, а вы на сказанную сгоряча "ведьму" обижаетесь – я удивлен! Была бы, сказал он, это моя дочь, то сейчас бы здесь прокурор был, снимали бы показания по статье об умышленном доведении до самоубийства. Ну разве что не сразу забрали бы, потому что не до конца. А свидетелей – полная школа, впрочем еще и не поздно. Кстати, сыну моему спасибо скажите, что он до сих пор пострадавшую держит. Если отпустит, так она до ближайшей машины у вас добежит… Так что будем обижаться или как? Понятное дело, воспитатели хреновы очухались и сдались на милость победителю. Он заставил Май-Плиту извиниться перед всеми учениками за недопустимое разбирательство, а перед девочкой – особенно. Насчет "ведьмы" все забыли, инцидент исчерпали, пострадавшую отпоили валерьянкой и отпустили с миром, вернее с папой и сыном Бакуниными. Кстати, насчет дочки вышло смешно, папа напророчил, сын потом на ней женился, вот так-то. В целом Май-Плита послужила как бы Купидоном, сразила парочку стрелой наповал.
– Ах вот оно что, – сказала Люма с полной искренностью, буквально повторяя полусознательное бормотанье тетки Иры. – Ах, вот как оно получается. Занятно.
– Не то слово, пупсик, – сказала Людмила и затем добавила продуманно. – Вот к чему это, не надо цеплять Май-Плиту, а если она наедет сама, то теперь знаешь, куда ее слать.
– Спасибо, Людмила, мы учтем на будущее, – ответила Люма. – Хотя, честное слово, вы волновались напрасно. У нас ничего не горит, а Мая Плита – так, побочное явление.
– Ну как знаете, смотрите, – без обиды отозвалась Людмила. – Мамашка попросила – я сделала, в ваши дела не мешаюсь. Вам и так весело, даже завидно. Вот у меня в ваши годы так не получалось, всю дорогу глупые проблемы… Да и сейчас не кончились, вечно одна дрянь мне, бедняжке, попадается. Так что внуков мамашка скорее дождется от вас!
С этим замечательным заявлением Людмила подхватила Люму, и они отправились ужинать за роскошно накрытый стол, так всегда получалось при посещениях Людмилы.
Только уже вечером, когда стало смеркаться, и Лева повел Люму домой, она доложила ему о неожиданных результатах собеседования с Людмилой.
– Представь, себе, и у меня новости, – доложила она. – Я узнала, кто такая таинственная "она" и зачем тетка домогается Бакуниных. Сестричка твоя просветила – эта самая "она" после всех приключений вышла замуж за сына Бакунина. И тетка ищет ее, все закономерно, у нее последней вещица задержалась.
– Ну, это даже неинтересно, – понарошку обиделся Лева. – Я все пристегивал экс-коммментатора, голову сломал, а тут такая банальность. Расскажи подробнее, если не трудно.
Люма без возражений исполнила пересказ, получившийся уже из четвертых рук, но Лева был доволен и таким.
Сумерки тем моментом сгустились в ночь слегка розового цвета, дом осветился окнами всех оттенков от соломенного до оранжевого, теплый ветерок тихо вздыхал и задумчиво шелестел в ветвях невидимых лип – летняя идиллия манила к романтике, и Лева с Люмой никак не могли расстаться, медлили у подъезда на лавочке.
Отчасти, конечно, из-за роскошного вечера, но в основном они ставили перед собой тактические и стратегические задачи. Усердно думали, как лучше распорядиться полученной информацией, так чтобы не упустить ничего интересного, но и не лезть, куда не просят. На последнем Люма настаивала особо. В результате мозгового штурма и отлились следующие положения Великой Хартии, кодекс законов Крепости.