Слезы пустыни
Шрифт:
Шариф хотел выяснить, могут ли студенты принять участие в борьбе в Хартуме. И если да, то какую поддержку может предложить доктор Джон. Я была поражена. Доктор Джон — легендарный лидер южных чернокожих африканских народов. Как вышло, что Шариф, деревенский мальчик с ослиной повозкой, вращается в таких кругах? Он старше меня и дольше учился в университете, и тем не менее это был довольно крутой поворот для парня из глубинки.
Теперь отец и вся семья Шарифа беспокоились, как бы его арест не побудил секретную полицию провести более тщательное
Покончив с едой, отец оставил меня в кафе наслаждаться сладким мятным чаем, а сам пошел подобрать первостатейных коз для бабули. Здоровье у нее было уже не то, что прежде, и отец рассчитывал, что пара славных животных может укрепить ее дух. Мятный чай подали вместе с коробкой сахарных кубиков. Я взяла три и бросила их в стаканчик. Они лежали поверх листьев мяты, медленно растворяясь. Глядя, как они тают, я размышляла, что, собственно, происходит с нашей страной.
По пути через Хашму мне несколько часов пришлось ждать грузовик, и я пошла проведать свою старинную однокашницу Мону. У нее уже была маленькая дочка, и Мона была очень счастлива, но со страхом в голосе поведала мне, что в их части города рыскали солдаты, принуждая мужчин сражаться за джихад. Ее муж скрывался в родной деревне, оставив бедную Мону с ребенком.
И вот теперь Шариф. Мой деревенский кузен вырос в молодого человека, мечтающего возглавить восстание. Как совершилась такая перемена? И что это за страна, где университеты — места, предназначенные для приобретения знаний, — сделались благодатной почвой для вооруженного восстания? Отчасти я гордилась Шарифом, и мне было безумно интересно, каким он может быть сейчас. Наверняка он сильно отличается от мальчика в белом одеянии, который так настойчиво предлагал доставить нас домой в своей ослиной повозке. Возможно, когда-нибудь я это узнаю.
Размышляя о риске, которому подвергся Шариф, я отчасти чувствовала себя виноватой — виноватой в том, что ничего не делала, чтобы противостоять тем, кто разрушал нашу страну. Когда они закрыли университет, я сбежала домой, в деревню. А другие студенты? Пытались ли они сопротивляться? Я что же, бросила их? Я продолжала внушать себе, что борьба — не мое дело, что я женщина, а вся эта политика и война — для мужчин. И что еще более важно, мой приоритет — учеба. Я не собиралась отказываться от нее только потому, что кучка психопатов дорвалась до власти в стране.
Вернулся отец и с гордостью продемонстрировал двух сильных коз, которых привел с собой. Я допила чай, и мы собрались домой. Но та коза, что покрупнее, казалось, была чем-то недовольна: рыла копытами и мотала головой, как только отец дергал за веревку. Началось перетягивание каната, причем ни одна из сторон не выиграла. Наконец, отец схватил упрямую тварь за рог и передал мне веревку той, что была посговорчивей.
— Ратиби, ты еще помнишь, как держать
— Что ты этим хочешь сказать? — с притворным гневом огрызнулась я. — С чего бы это мне вдруг не помнить?
Отец пожал плечами:
— Ну, девушка из большого города, без пяти минут доктор и всякое такое… Я на всякий случай.
Мы рассмеялись. Отец поборол склочную козу и потащил ее за рог. Та несколько минут пыталась сопротивляться, после чего поняла, что это бесполезно. Когда мы отправились в путь, я снова приуныла: шутка отца насмешила меня, но в то же время ударила по больному.
— Абба, ты правда думаешь, что я им стану? — тихо спросила я. — Ты действительно думаешь, что я стану врачом?
Он остановился и ласково посмотрел на меня:
— Что ты имеешь в виду, Ратиби? Конечно, станешь.
— Но они закрыли университет. «Закрыто на неопределенный срок…»
Отец потянулся ко мне и взял за руку:
— Не волнуйся, Ратиби, они же не могут вечно держать его закрытым. Им в этой стране нужны и врачи, и юристы, и инженеры, и они это знают. Так что не волнуйся. Вот увидишь, к концу лета университеты снова откроют.
Я кивнула. Эти слова немного приободрили меня.
— Теперь посмотри, что ты наделала, — заявил отец. — Бросила веревку, и коза удрала… Хорошо еще, что она послушная. Думаю, ты справишься с этой чертовкой, пока я хожу за беглянкой?
Когда мы добрались до дома, бабуля пришла в восторг от подарка: две крепкие козы! Она сразу же заявила, что мы должны зарезать одну из них и приготовить приветственное пиршество для «нашей доченьки-врача». Я пыталась возражать, что до врача мне еще далеко, но бабуля и слушать ничего не желала. Позвали Мо и Омера, и бабуля отдала им чертовку на убой. Мо будет держать козу, а Омер перережет ей горло острым кинжалом.
Когда они уводили козу, я размышляла, насколько изменилась бабуля после смерти дедушки. Большую часть жизни ей и в голову бы не пришло зарезать одну из своих драгоценных коз для спонтанного пира. Подобное поведение она сочла бы непростительным расточительством и мотовством. Теперь все изменилось. Я вспомнила, как она заставила нас есть мясо коз, падших от неизвестной болезни. Для прежней бабули это был верх щедрости. Мне понадобится время, чтобы привыкнуть к ее более мягкой, доброй версии.
Бабуля, мать и я разделали мясо при помощи большого мачете и пары острых кинжалов. Обильной крови не бывало никогда, ибо козу, перерезав ей горло, оставляли истекать кровью. Таков способ, которым животное должно быть убито, чтобы еда стала халяль — позволительной для мусульманина. Вероятно, это звучит ужасно жестоко, но я знала, что Омер поговорит с козой, успокаивая, и помолится за нее, прежде чем отправить на тот свет. У него был мягкий, естественный способ обращения с животными, что совершенно противоречило его воинственной природе.