Слишком большое сходство (сборник)
Шрифт:
– Думаешь, в крови перемазался и понес отмывать?
– Фу, как грубо! Одежду с кровавыми пятнами он ни за что не понесет. Для этого надо быть круглым дураком. Проверь, старик, проверь. Если это добавится к клею, к разговору о необходимости поехать в отпуск или в гости, к жалобам на безденежье... А если все это упадет на одного человека...
– Понимаешь, Ксенофонтов, твои намеки не убеждают.
– Это, старик, твое личное дело. Сейчас я тебе расскажу о нем самом, о преступлении. А ты уж постарайся узнать его среди прочих. Так вот... Убийство не было совершено неожиданно. Оно тщательно
– Такое совершить – и слабый?
– Да, старик, да. Он трус. И большой нахал. Он может оскорбить человека, но тут же отступить, извиниться. Сам понимаешь, это будет вынужденное извинение. Он жаден. Поговори с подозреваемыми, пусть каждый припомнит самого скупого – большинство назовет его. Этот человек склонен составлять большие планы, мечтать о свершениях, о собственном процветании, но при первых, даже отдаленных трудностях, опасностях тут же от всего отказывается. Припомни, кто разговаривал с тобой нагло, бесцеремонно, пытался сломать тебя и тут же каялся, пояснял, что его не так поняли, или еще что-то в этом роде. Среди твоих клиентов должен быть такой человек. Есть?
– Кажется, есть... Но у него надежное алиби...
– Перепроверь. Затевая преступление, он в основном думал о путях отступления, о том, как замаскировать следы, отвести подозрение. Живет он подчеркнуто скромно, у него могут быть потертыми штанишки, залатанным воротничок рубашки, но проверь, не стоит ли он в очереди на машину или кооперативную квартиру. Люди обычно скрывают свою бедность, а у него она на виду. У него могут быть заискивающие манеры на работе и хамские – дома. Он суеверен, верит в приметы. Более того, идет повсюду и пытается разгадать скрытый смысл этих таинственных знаков.
– Так, – крякнул Зайцев.
– Возраст... Ему за тридцать пять. Скорее всего, он худощав, всегда гладко выбрит, разговорчив. Говорит в основном о пустяках. Погода, моды, цены, судебные очерки в газетах, вчерашняя передача по телевидению и так далее. Трамвайная болтовня. На большее он не решается. Его не назовешь любимцем дам, и вообще у него с женщинами отношения сложные. Это пока все, Зайцев.
Ксенофонтов устало поднялся, словно все сказанное потребовало от него больших физических усилий, прошел на кухню.
– Это последняя, – сказал он, вернувшись и поставив бутылку посредине стола.
Зайцев взял фотографию, посмотрел на нее, повернул вверх ногами, поставил набок, поднял глаза на Ксенофонтова, снова обратил свой взор к кофейным чашкам, шашечной доске, окуркам.
– И все, что ты сказал, – здесь? – Зайцев ткнул пальцем в снимок.
– Там даже больше того, что я сказал.
– Если подтвердится половина... Я уйду со своей работы.
– Ты не сделаешь этого, Зайцев! – воскликнул Ксенофонтов. – Это будет ошибка. Пусть я потряс твое воображение, но разве я смог бы что-то увидеть, узнать, нащупать, не расскажи ты мне об этом преступлении, не покажи квартиру, не подари эту фотку! Да грош мне цена в базарный день!
– Хватит, – Зайцев поморщился. – Не уйду. Но, боюсь, на этот раз ты погорячился.
– Не без этого, старик! – расхохотался Ксенофонтов. – Но так хотелось
– Нет. Хватит. Мне пора.
Зайцев поднялся, одернул рубашку, подтянул брюки. И сразу в нем что-то неуловимо изменилось. Перед Ксенофонтовым стоял не просто друг, с которым приятно выпить по стакану пива, перед ним стоял служитель правосудия, который узнал важные сведения и готов выполнить свой долг. Он пожал Ксенофонтову руку и вышел, не проронив больше ни слова.
Прошло какое-то время, друзья почти не виделись, разве что мимоходом останавливались у пивной бочки, но бочки оказались переоборудованными под квас, а квас почему-то варить перестали, так что для встречи не было ни места, ни повода. К тому же у Ксенофонтова появилась личная жизнь – в редакцию на стажировку прислали выпускницу факультета журналистики, и она оказалась настолько толковой, что Ксенофонтов просто не мог оставить ее ни на минуту, особенно после рабочего дня. Его суждения о жизни она воспринимала заинтересованно и, главное, с полным сочувствием. Дело дошло до того, что Ксенофонтов, сам того от себя не ожидая, однажды утром сволок свои кресла в соседний подвал, где сантехник взялся их перетянуть. Но тот сделал это столь халтурно, что Ксенофонтов ободрал новую ткань, сам перетянул ее, лишь после этого решился показать будущей журналистке свое жилье. И, надо сказать, его жилье ей очень понравилось, настолько, что она даже не хотела уходить, но уйти пришлось, поскольку наступило утро и пора было опять приниматься за стажировку.
Зайцева тоже не было в городе – умотал куда-то по делам службы. Ксенофонтов, узнав об этом, лишь удовлетворенно кивнул. Следователь явно помешал бы успешной стажировке, а Ксенофонтов не смог бы уделить журналистке столько внимания, столько она заслуживала. После завершения стажировки она уехала в свой город, и Ксенофонтову ничего не оставалось делать, как взять отпуск и отправиться вслед за ней, против чего она не возражала, более того, даже приветствовала его решение, встретила его на вокзале, издали увидев его в толпе пассажиров, что было, в общем-то, нетрудно, учитывая его рост.
Едва возмужавший и слегка похудевший Ксенофонтов вошел в свою квартиру, едва успел принести кота от соседей, раздался телефонный звонок и недовольный голос Зайцева спросил:
– Явился не запылился?
– Старик! – вскричал Ксенофонтов. – Жив?
– Сейчас буду, – сказал Зайцев и положил трубку.
Он вошел, пожал Ксенофонтову руку своей маленькой, сухой ладошкой, похлопал по спине чуть пониже лопаток, поскольку до лопаток не дотягивался, внимательно осмотрел обновленные кресла.
– Скоро опять придет?
– Кто? – Ксенофонтов сделал большие глаза.
– Не надо, – Зайцев досадливо махнул рукой. – Мы тоже тут кой-чему научились, кой-чего замечаем... И занавесочки на кухне, и креслица, и подсохшие цветочки в вазочке... Не меня же ты ждал с этими цветочками... – Он расстегнул портфель, вынул две бутылки пива и поставил на столик. Сам сел в кресло. В позе его чувствовалось нетерпеливое ожидание. – Неси стаканы, совсем умом тронулся! Раньше, Ксенофонтов, ты лучше соображал – стоило только пиву появиться на столе...