Слишком идеально
Шрифт:
Когда они уже выходили из ресторана, что-то в нем надломилось. Он повернулся к Джиллиан и сказал какую-то колкость – он теперь уже не помнил, что именно. Его колкости всегда отличались остротой.
Она разразилась гневной тирадой и привлекла всеобщее внимание. Конечно, где ему понять, как для нее важна эта роль! Ему на все наплевать! Он начисто лишен каких бы то ни было эмоций!
– Ты вообще способен чувствовать только когда занимаешься сексом! Но это чисто физическая вещь! – завопила она. А потом наградила его пощечиной. Позже этот кадр красовался
«Да уж, почувствовал», – подумал он тогда. Он до сих пор ощущал эту пощечину, а в ушах у него звенели ее ядовитые слова. Сам заслужил.
Постоянные преследования папарацци сделались просто невыносимы. Да тут еще Джиллиан давала слезливые интервью и плакалась, каким он оказался холодным и бесчувственным мерзавцем. Байрон ненавидел это нытье: он питал стойкое отвращение к таким вещам еще с развода родителей. Неудивительно, что он поступил так же, как когда-то поступила его мать: решил скрыться на время, пока все не уляжется.
Когда у Байрона возникла эта идея, он тут же вспомнил о форте с привидениями, когда-то потрясшем его воображение. «Интересно, каково это: быть привидением? – подумал он. – Стать полной своей противоположностью: призрак мертв телом, а я мертв душой. Стать привидением – значит надежно укрыться от ока общественности». Так Байрон Паркс стал невидимкой. Когда он стал вести полупризрачное существование, у него появилось больше времени на размышления и самокопание. Вскоре он начал ощущать, как мало-помалу возрождается к жизни его умершая душа. Процесс был болезненным: Байрону казалось, что подобную боль испытывают люди, пострадавшие от ожогов, когда начинают залечиваться поврежденные нервные окончания. Когда он решил податься в отшельники, он даже не представлял, в какое пепелище превратилась его душа.
Отвернувшись от окна, он подошел к влажной стойке бара и налил себе бокал вина. Скоро Эйми принесет ужин. А потом он может почитать или посмотреть какой-нибудь фильм из своей коллекции DVD.
Эйми Бейкер. Это она виновата, что у него на душе кошки скребут. Обновленная часть его души искренне хотела поверить в то, что существует некая простая, логичная и невинная причина, почему Эйми не хотела заехать за вещами.
На это прежний, циничный Байрон ответил Байрону возрожденному, что он дурак.
Он скользнул взглядом по мониторам. Камера, установленная в кухне, по-прежнему была выключена, но Байрону она была не нужна. У него и так стояла перед глазами Эйми, какой он видел ее совсем недавно: босая, в его рубашке. Черный – явно не ее цвет, но все равно она хорошенькая, особенно когда распускает свою копну каштановых кудрей.
То ли у него разыгралось воображение, то ли эта женщина и вправду хорошела прямо на глазах. Когда Байрон сегодня утром отворил дверь – неужели это было только сегодня утром? – на пороге стояла пухленькая, некрасивая женщина, соискательница на должность домработницы. Он расцеловал ее, когда она принесла обед, лишь потому, что уже отчаялся найти кухарку,
При этой мысли Байрон испытал новый прилив возбуждения и нахмурился. «Ну-ка прекрати, – приказал он своему телу. – Она твоя домработница».
У него мелькнула мысль, что, может, шесть месяцев воздержания сказались на его либидо и теперь он возбуждается по поводу и без повода. Но нет, непохоже. Он жил на Сент-Бартсе уже полгода. Во время своих вылазок в город он постоянно встречал красивых, сексуальных женщин, ни одна из которых не вызвала у него физического интереса. Может, заключение Джиллиан, что он способен чувствовать только во время секса, начисто подавило всю его сексуальную активность? От этого предположения Байрону стало немного не по себе.
И вдруг появляется женщина совсем не в его вкусе, и он испытывает прилив желания каждый раз, когда смотрит на нее!
Тут, словно по волшебству, Эйми появилась на мониторе, камера от которого была установлена в столовой. И он снова испытал возбуждение. Он изумленно покачал головой. Она шла по залу и несла поднос. Байрон вспомнил, что она обещала приготовить на ужин, и в желудке у него заурчало.
Тут он заметил что-то очень странное. Он прищурился: да она совсем не хромает! Нисколечко!
От этого сразу же вернулся к жизни циничный Байрон. Черт возьми! А он-то полагал, что она с ним откровенна. Всякое желание сразу же пропало. Его сменил гнев, который все возрастал по мере продвижения Эйми по темному форту. Ее изображение перемещалось с монитора на монитор. Вот вспыхнула молния и осветила ее, словно стробоскопический источник света на киносъемках. Последовал раскат грома, отчего Эйми вздрогнула.
Добравшись до кабинета, она осторожно заглянула внутрь, словно ждала, что из-за угла на нее набросится чудовище. Затем нерешительно шагнула внутрь, нажав локтем на выключатель. Байрон совсем забыл оставить для нее включенным свет.
Загорелся тусклым светом торшер, но в углах комнаты по-прежнему лежали густые тени. Эйми подошла к «немому официанту» и поставила внутрь поднос. По крайней мере так ему показалось. На камере эта часть кабинета была видна не очень четко.
Он ждал, что она отправит поднос наверх и уйдет.
Эйми снова попала в объектив камеры. Поднос она пока не посылала наверх, просто стояла и оглядывалась.
«Не надо, Эйми, – прошептала та часть его души, которая еще на что-то надеялась, – не делай этого».
Но она направилась прямиком к столу и принялась рыться среди книг и проектов. В нем закипела ярость. Он бросился к столу и нажал на кнопку двухсторонней связи. Он так спешил, что включил сразу все микрофоны в форте и грозно спросил:
– Ты что делаешь?!
Голос его разнесся по всей крепости. Эйми взвизгнула, стремительно обернулась и прижалась спиной к столу. Разумеется, она никого не увидела. В форте снова воцарилась тишина, только во дворе обезьяны и птицы подняли перепуганный гвалт.