Слишком много счастья (сборник)
Шрифт:
– Понятно, – сказала Софья, поднимаясь. – А я хотела сказать тебе, что снова выхожу замуж. За русского дворянина.
– Да, я слышал, что у тебя роман с Максимом Максимовичем. Про женитьбу только не слышал.
Софью била дрожь от долгого сидения в холодной комнате. Она обратилась к Юре, стараясь говорить как можно приветливей:
– Ты не проводишь старую тетушку до станции? А то мы с тобой так и не поговорили.
– Надеюсь, я тебя не обидел, – ядовито заметил Жаклар на прощание. – Я верю в правду и всегда говорю только правду!
–
Юра надел куртку, и теперь стало видно, что она ему слишком велика. Должно быть, куплена на блошином рынке. Он подрос, но все равно не выше ростом, чем она сама. Видимо, сказывается плохое питание в такой важный для роста период жизни. Мать его была высокой, и Жаклар до сих пор высок.
Юра, похоже, не горел желанием ее провожать, но тем не менее заговорил первым, как только они спустились с лестницы. И сразу взял ее сумку, без всяких просьб.
– Он страшно скупой, даже печку не топит. У нас дров полно, она утром принесла. А вообще она страшная, как крыса из помойки, поэтому он тебя и не захотел с ней знакомить.
– Нельзя так говорить о женщинах.
– Это почему? Вы же добиваетесь равноправия.
– Я хотела сказать – нельзя так говорить о людях. Но послушай, Юра, оставим твоего отца. Давай лучше поговорим о тебе. Как твоя учеба?
– Я ее ненавижу.
– Что, все предметы?
– А почему бы нет? Очень даже просто – ненавижу их все.
– Давай по-русски поговорим.
– Вот еще! Варварский язык. А кстати, почему ты так плохо говоришь по-французски? Отец считает, что у тебя варварский акцент. И у матери, говорит, был точно такой же. Русские – все варвары.
– Это он сказал, что все русские варвары?
– Нет, я сам решил.
Некоторое время они шли молча.
– Наверное, скучно в это время года в Париже, – сказала Софья. – А ты помнишь, как было весело летом в Севре? Как мы болтали обо всем на свете? Фуфа все еще спрашивает про тебя. Помнит, как ты хотел жить с нами.
– Глупости. Даже тогда я всерьез об этом не думал.
– Так, может, теперь подумаешь? Ты уже знаешь, чем будешь заниматься?
– Знаю.
Он ответил насмешливо и самодовольно, и она не стала уточнять, чем именно. Он сказал сам:
– Буду ездить на омнибусе и выкрикивать остановки. На Рождество я сбежал из дому и уже устроился на такую работу. А они меня нашли и вернули домой. Но ничего, еще год – и никто уже не сможет это сделать.
– А ты уверен, что тебе не разонравится всю жизнь объявлять остановки?
– А почему бы нет? Это же полезно, значит, всегда будет нужно. Вот математики, по-моему, совершенно ни к чему.
Она промолчала.
– Будь я профессором математики, – не унимался он, – я бы сам себя не уважал.
Они уже поднимались на платформу.
– Получать разные премии, кучу денег за то, что никто не понимает и никому не нужно.
– Спасибо, что поднес мою сумку.
Она протянула ему деньги – хотя не так много, как намеревалась изначально. Он взял с недовольной
Она смотрела ему вслед и думала, что, скорее всего, никогда его больше не увидит. Сын Анюты. Действительно похож. Ни один обед в Палибино не обходился без Анютиных длинных обвинительных тирад. А потом она вышагивала по дорожкам сада, полная презрения к своей теперешней жизни, с верой в то, что судьба пошлет ей другую жизнь, суровую и справедливую.
Может, Юра будет жить иначе, кто знает? Может, когда-нибудь станет помягче к тете Соне, – только вряд ли это произойдет при ее жизни и вряд ли раньше, чем он достигнет ее лет.
III
На вокзал Софья приехала за полчаса до отправления поезда. Ей хотелось выпить горячего чая и купить пастилки для горла, но она была сейчас не в состоянии выносить ни очередей, ни разговоров по-французски. Можно прекрасно владеть иностранным языком, но стоит пасть духом или почувствовать недомогание, и вас потянет назад, к языку детской. Она села на скамью и опустила голову. Посплю чуть-чуть.
«Чуть-чуть» обернулось четвертью часа, как показали вокзальные часы. Вокруг нее собралась целая толпа, все бегали, суетились, мимо проезжали багажные тележки.
Софья поспешила к своему поезду. По пути мелькнул мужчина в меховой шапке, как у Максима. Лица она не увидела, он шел прочь от нее, однако широкие плечи и то, как он прокладывал себе путь – вежливо, но уверенно, – очень сильно напоминало Максима.
Тележка, доверху нагруженная чемоданами, вклинилась между ними, и мужчина исчез.
Разумеется, это не Максим. Что ему делать в Париже? На какой поезд или на какую встречу он мог бы так торопиться? Сердце неприятно забилось. Она зашла в вагон и села на свое место у окна. Было ясно, что в жизни Максима есть другая женщина. Вероятно, та самая, которую он не мог представить, и потому не приглашал Софью в Болье. Но ей казалось, мелкие мелодраматические дрязги – это не его стиль. Еще меньше он годился для того, чтобы терпеть женскую ревность, слезы и проклятия. Он сам как-то сказал, что у нее нет на него прав, он ей не принадлежит.
Это, разумеется, значило, что в браке у нее появятся на него права и обманывать ее он почел бы ниже своего достоинства.
Когда Софье почудилось, что это он на перроне, она только что пробудилась от тяжелого нездорового сна. Наверное, галлюцинация.
Поезд тронулся с обычным стоном и лязгом и медленно выполз из-под крыши вокзала.
Как ей нравился когда-то Париж! Не Париж времен коммуны, когда приходилось подчиняться экзальтированным, иногда совершенно непонятным распоряжениям Анюты, но Париж, в который она приехала позже, уже совсем взрослой, в полном расцвете. Когда знакомилась с математиками и политиками. В Париже, считала она тогда, не бывает ни скуки, ни снобизма, ни обмана.