Слишком много счастья (сборник)
Шрифт:
– Раньше мы приглашали на дом цирюльника, – рассказывала она. – Но потом Клара научилась отлично стричь сама. Оказалось, она вообще прирожденная сестра милосердия, – слава богу, что хоть у одной из нас открылись такие таланты.
Еще до того, как Элиза заговорила, Софья почувствовала, что семье не хватает денег. Камчатные скатерти и тюлевые занавески совсем выцвели, серебряные ножи и вилки давно не чистили. Через открытую дверь была видна гостиная и в ней деревенского вида девица, их нынешняя служанка, которая чистила
– Слабое сердце – это раз, а кроме того, осенью он переболел пневмонией и, похоже, до конца не оправился. И еще у него опухоль в половых органах, – ответила Элиза тихо, но с присущей немкам прямотой.
Вошла Клара:
– Он вас ждет.
Софья поднималась по лестнице, думая не о профессоре, а об этих двух женщинах, посвятивших ему свои жизни. Вязать шарфы, штопать белье, варить варенье – все это никак нельзя поручать служанкам. Почитать, вслед за братом, Римско-католическую церковь (по мнению самой Софьи, подавляющую человека религию) – и все это без малейшего возмущения, без малейшей тени недовольства.
Я бы с ума сошла, думала она.
Даже когда преподаешь в университете, можно с ума сойти. Большая часть студентов, по правде говоря, посредственности. На них производят впечатление только самые очевидные схемы.
До встречи с Максимом она не решилась бы сама себе в этом признаться.
В спальню она вошла, думая о своем без пяти минут муже и улыбаясь – своему будущему счастью, своей скорой свободе.
– Ну наконец-то!
Вейерштрасс говорит тихо, с трудом.– Негодная девчонка, вы совсем нас забыли. Ну и куда вы направляетесь – снова в Париж, развлекаться?
– Напротив, профессор, я еду из Парижа, – улыбается Софья. – Возвращаюсь в Стокгольм. И в Париже не было никаких развлечений, скучно до одури.
Она дала ему поцеловать руки – сначала одну, потом вторую.
– А как ваша Анюта? Больна?
– Она умерла, mein liebe [12] профессор.
– В тюрьме?
– Нет, что вы. Это произошло много лет назад. В тюрьме была не она, а ее муж. Анюта умерла от воспаления легких, хотя болезней у нее было много и болела она долго.
– А, пневмония! Я ею тоже болел. Что ж, мои соболезнования.
– Да, я всегда о ней помню. Однако у меня есть для вас хорошая новость, профессор. Даже превосходная. Этой весной я выхожу замуж.
– Как? Разве вы развелись с геологом? Хотя ничего удивительного. Это давно надо было сделать. Однако развод – это всегда неприятно.
– Он тоже умер, профессор. И он был не геолог, а палеонтолог. Такая новая отрасль науки, очень любопытная. Изучает древние организмы по окаменелостям.
– Ах, да-да! Теперь припоминаю.
– Можно и так сказать. Вы, разумеется, помните, как я от него ушла и вы рекомендовали меня Миттаг-Леффлеру?
– А, в Стокгольм. Правильно? Значит, вы его оставили. Очень хорошо. Так и следовало поступить.
– Да-да. Но это все давно в прошлом, а теперь я собираюсь выйти замуж за его однофамильца. Может быть, дальнего родственника. Однако они совершенно не похожи.
– Ага, значит, снова русский. И что, он тоже изучает окаменелости?
– Вовсе нет. Он профессор юриспруденции. Очень энергичный, всегда в хорошем настроении. Кроме тех моментов, когда он в плохом настроении. Я приведу его к вам познакомиться.
– Будем рады его поразвлечь, – кисло ответил Вейерштрасс. – Однако это конец вашей работе.
– Нет-нет! Он этого совсем не хочет. Я больше не буду преподавать, я стану свободна. Поселюсь на юге Франции, в чудесном климате. Буду всегда здорова и напишу много-много статей.
– Посмотрим, посмотрим.
– Mein liebe, – говорит она, – я приказываю вам. Слышите? Приказываю за меня порадоваться.
– Я, должно быть, стал совсем стар, – ворчит он. – И всегда вел сидячую жизнь. Я не такой разносторонний человек, как вы. Знаете, какое я испытал потрясение, когда узнал, что вы пишете романы?
– Вам это совсем не нравилось.
– Неправда. Мне очень понравились ваши воспоминания детства. Очень приятно читается.
– Но это на самом деле не роман. А вот тот, который я написала сейчас {116} , вам не понравится. Иногда он и мне самой не нравится. Это о девушке, которую политика интересует больше, чем любовь. Ну ничего, вам его все равно не придется прочесть. В России цензура не пропустит, а остальной мир его отвергнет, потому что он слишком русский.
– Мне вообще не очень по душе романы.
– Оставим это женщинам, да?
– Честно говоря, я иногда забываю, что вы женщина. Я думаю о вас как о… о…
– Как о ком?
– Как о даре Неба, предназначенном мне, и только мне.
Софья наклоняется и целует его в белый лоб. Сдерживая слезы, она прощается с его сестрами и покидает дом.
Я его больше никогда не увижу, думает она.
Вспоминает его лицо – белое, как подушки в накрахмаленных наволочках, которые Клара, должно быть, сменила у него под головой сегодня утром. Наверное, он сразу уснул, утомленный этим разговором. И наверное, тоже подумал, что это их последняя встреча. И знал, что она знает. Вот только вряд ли он понял – и это ее стыд и ее тайна, – какой легкой, свободной чувствует она себя сегодня, несмотря на слезы. И становится еще свободней с каждым шагом, удаляясь от этого дома.