Сломанная тень
Шрифт:
– Нет! Если мне суждено родить этого ребенка, я с ним не расстанусь! Вы только вдумайтесь, сами вдумайтесь, что предлагаете! Отдать собственное дитя в приют, обречь на нищету, лишить ласки, материнского тепла! Нет, это немыслимо!
Тоннер был очень удивлен. Обычно великосветские блудницы даже не задумывались о таких материях.
– Ну… Я не знаю! Есть и другие варианты, правда, более дорогие. Можно подобрать семью. Конечно, мещанскую, не волнуйтесь, крестьянская абсолютно исключена, делать вашего сына или дочь крепостными никто не собирается!
– Нет! Нет! Все не то… – Полина выпустила доктора и заломила руки. – Господи! Что мне делать? На мне уже платья не стягиваются!
– Ну, это самое простое. Обновите гардероб, купите платье пошире! Месяц или полтора вы еще можете обдумать решение…
– Месяц? – с надеждой взглянула на него Аполлинария.
– Да!
– А насчет платьев… Я уже прошлась по лавкам. Сегодня. Кое-что присмотрела…
Внезапно она улыбнулась. Не виновато-печально, как мечущаяся между супружеским долгом и материнским инстинктом женщина, а радостно и светло, будто все ее проблемы мигом разрешились! Тоннер улыбнулся было в ответ ободряюще, но понял, что улыбка предназначена не ему! Илья Андреевич обернулся. В распахнутую швейцаром дверь входил Матвей Никифорович Кислицын, с которым Тоннер имел честь познакомиться накануне.
– Какой на вас кардиган! – вместо приветствия воскликнула Полина.
– Добрый вечер, Полина Андреевна! Здравствуйте, господин доктор, – раскланялся Матвей Никифорович. – Да-с! Кардиган! Купил вот!
Кислицын небрежно скинул обновку на руки швейцару.
– И фрак новый! – всплеснула руками Полина.
– Да! – крутясь, хвастался Кислицын. – Наконец-то жалованье выплатили. Сразу за три месяца. Вот и решился на обновки. Не все ж старье донашивать!
– Вам так идет лиловый!
– Вы думаете? – кокетливо спросил Кислицын. – А я, признаться, сомневался, не слишком ли экстравагантно…
Сомнений у доктора не осталось – перед ним счастливый соперник Угарова и отец будущего ребенка Полины. Счастливая парочка, увидев друг друга, совершенно позабыла обо всем на свете. С доктором даже не попрощались, даже не кивнули напоследок. Взяв Матвея Никифоровича за локоток, Полина повела его на второй этаж.
– Мне столько надо вам рассказать! Такой ужасный день! У тетушки какие-то камни, на Марфушу напал нищий, повесился барон Баумгартен…
– Баумгартен повесился? Бог мой!
– Ваша шуба, господин доктор! – отвлек Тоннера Филипп Остапович.
– Спасибо, – печально сказал доктор и, вспомнив о Дашкине, приказал: – Поймай-ка мне извозчика!
– Что его ловить? Вон дожидается, пока кислицынское старье выгрузят! – Швейцар кивнул на окно, за которым действительно стоял извозчик.
– Отлично!
– Можно вас попросить, господин доктор?
– Конечно!
– Как доедете, этой же колымагой моего хлопчика домой отправьте. Пантелейку, казачка! Он вас у вас дожидается!
– Обязательно! Только этой колымагой никак! Я сначала к Дашкину!
– Давайте я вам полтинник дам! Ему на дорогу!
– Что вы! Не надо!
– Дай вам бог здоровья!
Глава шестнадцатая
– Умоляю, Илья Андреевич! Князь, верно, с ума сошел! Меня шлюхой обозвал. Господи, господи, делать-то что?
– Лечить! – ответил за Всевышнего Тоннер. Он шел, вернее бежал к кабинету Арсения Кирилловича, а за ним, утирая платком слезы, еле поспевала княгиня Юлия. – Временные помрачения сознания обычно проходят вместе с отеком. Где он такую шишку себе набил?
– Гулящая девка огрела.
– Что? – Тоннер от изумления остановился.
– Он в экипаж к ней подсел; о цене, видать, не сговорились.
– Простите, князь сам вам это рассказал? – Илья Андреевич не скрывал своего удивления.
– Нет! Что вы? Господин Угаров!
– Угаров? – еще больше удивился доктор.
– Приятель господина Тучина…
– Знаю. Я знаком с господином Угаровым…
– Он проезжал мимо и увидел, как князя выкинули из экипажа… Я хотела в полицию заявить, но князь – ни в какую…
– Значит, Юлия Антоновна, к Лаевским Арсений Кириллович уже с синяком поехал?
– Да! – призналась княгиня. – Стыд-то какой!
– Зря вы ему позволили. С потрясением мозга надобно в кровати лежать!
– Я пыталась его удержать! – взвизгнула Юлия. – Да куда там! Я для него никто!
– Но сейчас-то, надеюсь, Арсений Кириллович в постели?
– Откуда мне знать? Он в кабинете, никого не пускает. Только Петруху, камердинера.
Тоннер постучал в дверь кабинета. Ответа не последовало.
– Может, снова уехал? – нахмурился Илья Андреевич. Княгиня пожала плечами. Доктор еще раз постучал и очень громко представился:
– Это Тоннер! Илья Андреевич!
Опять не дождавшись ответа, Тоннер решил уйти, поднял с пола саквояж, но в его руку вцепилась Дашкина:
– Нет! Умоляю вас! А вдруг ему снова плохо? Я вас очень прошу! Вдруг он без сознания!
Тоннер аккуратно приоткрыл дверь. Князь, распластавшись, лежал на ковре перед письменным столом. Илья Андреевич бросился к нему, подозревая, что помощь уже бесполезна – лицо Дашкина отливало характерной для покойников зеленью, но, наклонившись, уловил слабое дыхание.
– Мертв? – прикрыла в ужасе рот руками Юлия.
– Жив! – Тоннер пытался найти пульс, но безуспешно. – Чашку кофе! Крепкого, наикрепчайшего кофе! Быстро!
Княгиня закивала, пошла к двери, но тут же вернулась с вопросом:
– С сахаром?
– Быстро!
Тоннер подскочил к узкому кожаному дивану, схватил подушку, вернулся к князю и, приподняв голову, устроил ее на подушке. Потом раскрыл саквояж, чтобы достать нашатырный спирт, и оторопел: собираясь утром, обратил внимание, что настойки опия осталось всего ничего, и взял запасную склянку, которая сейчас в саквояже отсутствовала! Неужели забыл в спальне Софьи Лукиничны?