Сломанная вселенная

Попов Андрей Викторович

Медленно, очень медленно Максим стал осматривать Мироздание, как бы боясь обжечь свой взор. Да так оно и случилось. Лишь только перед глазами замельтешила желтизна песков, как все тайны, тщательно ими скрываемые, ворвались в память в виде кошмарных образов. Душу передернуло током. Он вдруг сделал для себя одно неприятное открытие: оказывается, в воспоминаниях не меньше страха и переживаний, чем в реальных событиях.

Затем он, внимательно оглядев вое тело, был приятно удивлен, не заметив на нем ни единой ссадины и ничего свидетельствующего о вчерашних приключениях. Рубашка и брюки, только что залитые кровью, были кем-то аккуратно выстираны и отглажены… Ну и феномен! Тут просто нечего сказать, ибо

всякие разумные слова отсутствовали. Короче, все вернулось в исходную нулевую точку: координаты, время, само Мироздание, а также душевные и телесные силы.

Максим набрал полную грудь отрезвляющего воздуха и зашагал по своей знакомой тропинке. Чем больше удалялась ось Z вместе с лежащими за ней ядовитыми песками, тем менее значительными и тревожными становились воспоминания о них. Минут через двадцать он старался уже вообще не думать о прошлом, целиком погрузившись в мир красок и цветов, ставший для него совсем родным. Кажется, он только теперь способен был по-настоящему оценить — что такое запах душистых полей, как приятно находиться в обществе живых деревьев, слушать сонаты птичьего хора и быть свободным от какого-либо страха. Да это просто великолепно!

Максим бежал, не ощущая под собой земли, опьяненным собственным восторгом, вырвавшимся откуда-то изнутри. Судьба, видимо, желая компенсировать все пережитые страдания, дарила ему минуты духовного взлета, когда все чувства, пробужденные необъяснимой радостью бытия, поднимались до высоты экстаза, кружили голову, подогревали кровь, перехватывали дыхание и уносили куда-то тело на волнах этого неописуемого счастья. В такие мгновения разум был отключен, логика — мертва, в мире переставали существовать все его проблемы. Только бурлящий восторг, переполняющий душу и готовый вырваться наружу, — лишь он был ощутим и поэтому реален. Даже более реален, чем сам мир. Появлялась всеобъемлющая любовь к тому, что находилось вокруг: каждый цветок, любой примятый кустарник, даже совсем неприглядный сучок дерева — словом, все вокруг казалось только что осмысленной мечтой, недостижимым ранее идеалом, шедевром искусства. Достаточно было услышать лишь пару птичьих голосов, чтобы различить в них фантастическую рапсодию, не способную существовать в мире обыденных вещей и идей. Хватало вспомнить любую, самую банальную мысль, как в ней зиял апогей мудрости, вызывая слезы восторга и умиления.

Нет, в такие минуты эмпирического возбуждения с миром не случалось абсолютно ничего. Он оставался самим собой. Но чувства внутреннего восприятия мира обострялись до предела. Подобно тому, как крайняя сентиментальность доводит порой до острой, почти болезненной чувствительности, так и ощущение взбесившейся радости, редкими мгновениями врываясь в нашу душу, затрагивает в ней самые высокие ноты, скрытые мажорные лады, сливающиеся в патетическую ультрамузу, недостижимую в нормальном душевном равновесии.

Увы, эти мгновения полета над вселенной быстро кончаются, быть может оттого, что мы просто неспособны выдержать в них долгого пребывания. Максим вскоре заметил, как эмфатические треволнения стали угасать, уступая место чувствам более ламинарным и монотонным. Но спокойная, ни чем не колебимая внутренняя радость продолжала находиться с ним все время, как он путешествовал по сказочному лесу, окутанному волшебной феерией кем-то наколдованного счастливого сна. Дикий экстаз сменился тихим миросозерцанием. Он здоровался почти с каждым деревом, вежливо извинялся перед всяким кустарником, если случайно на него наступал.

Лес чувствовал это доброе расположение к себе и в ответ, как всегда, шелестел ветками, заведомо издавая неясные звуки, чтобы дать простор фантазии для их толкования. В этом многозначительном шелесте можно было услышать самые различные слова и выражения, например: «ти-ш-ш-ше…» или

«я все слыш-ш-шу…».

Стоило Максиму ощутить слабый, незначительный голод, как деревья любезно обнажали свои плоды, красуясь друг перед другом, маня пестрыми цветами и запахами. Даже Пляшущие Фрукты сегодня не особо вырывались из рук, и ему удалось съесть парочку. Вкусно, между прочим. Он еще раз подумал и понял: какой разительный контраст составляет эта гармония жизни с хаосом смерти. Сейчас ему впервые стало по-настоящему жаль тех, кто обречен на нескончаемые муки, на всякие Аттракционы Боли, и радость безмятежного существования несколько омрачалась мыслью, что блаженство одних, в силу неизвестно кем придуманных законов, приводит к страданию других. Но законы сами по себе мертвы, формулы безжизненны, материя бесчувственна — и где же среди них искать справедливость?

Максим еще вспомнил, что существуют так называемые Смешанные царства — те, что ограничены осями — Х, Y и Х, — Y. Там вроде как зло уживается с добром. Может, наведаться как-нибудь туда?..

Вот оно! Свихнувшееся Дерево. Живая легенда Мироздания.

– Ну, здравствуй, первое дерево во вселенной!

Скрюченный в спираль ствол даже не пошелохнулся. На нем не было никаких плодов, только небольшие тонкие ветки, более похожие на шерсть некого чудовища. Похоже, дерево обиделось на свою судьбу и ни с кем не желало общаться.

– Ладно, я пошел.

Впереди из гущи леса вынырнула знакомая поляна, и все мысли сразу повернулись в другую сторону. Милеус станет первым, кто узнает о новости. Максим подошел к соломенной хижине с опрокинутой крышей-котелком и, прежде чем постучать в дверь, обратился к Злым Одуванчикам:

– Вы и сегодня такие же злые? Посмотрите, день-то прекрасный!

Одуванчики молчаливо покачались на длинных стеблях и не снизошли до ответа. Потом он стукнул по двери один раз. Послышался традиционный скрип несмазанных шарниров и знакомый голос:

– Кто там?

Сначала из хижины показались длинные усы, потом острый подергивающийся нос и наконец — мохнатая голова.

– А… Максим! Я так хотел, чтобы ко мне сегодня кто-нибудь зашел погостить! Проходи!

Дверь снова скрипнула, сокрыв хозяина и его гостя от внешнего мира. Знакомый интерьер этой маленькой каморки колыхнул в душе что-то ностальгическое. Неуклюжий диван «для мечтаний» походил на какое-то вечно спящее домашнее животное с горбато изогнутой спинкой и свисающей во все концы длинношерстной шкурой. Животное тихо дремало и лишь слегка мурлыкало, если на него кто-нибудь садился. Декоративный пол, покрытый лаком, отражал в себе тысячи маленьких солнечных зайчиков, случайно залетевших с улицы. Эта игра никогда не унывающего света привносила сюда частицу вселенского торжества, запах самой жизни. А чтобы жизнь не казалась сплошной однозвучной лирикой, по всем стенам были развешаны картины, расписанные некими художниками-импрессионистами, многозначительные по своему содержанию и талантливые до такой степени, что никто до сих пор так и не может разобрать — что же конкретно хотели сказать эти художники в своем художестве.

Максим еще раз убедился, что сегодня какое-то особенное утро.

– Здравствуй, Милеус! — он вежливо подал руку. — Здравствуй, Суелим! — затем он подошел к зеркалу и щелкнул по носу выглядывающее оттуда отражение. Суелим весело зажмурился.

Через минуту все четверо, включая Максима в зеркале, сидели за общим столом, растворившись в веселой оживленной беседе, как в первый день своего знакомства. Милеус разливал шипучие напитки, приготовленные, как он утверждал, по собственному тайному рецепту. Сервировку стола дополняли еще несколько салатов, сделанных без всякой хитрости, но со вкусом. Словом, все вокруг, а главное — встреча с друзьями, поддерживало тонус хорошего настроения.