Сломанная вселенная
Шрифт:
– До этого… ничего не было… я всегда был таким, каков есть.
Следующим заговорил Лодочник:
– А я всю жизнь служил на пароме. Про родителей забыл, но знаю, что в детстве я был намного больше, чем теперь — мог достать даже до облаков. Сейчас стал маленьким, а к старости стану еще меньше.
– А у меня все определенно. Я — вечен! Ни начала, ни конца. — Уверенно заявил Философ. — Это ясно вытекает из моей второй теоремы биоэнергетики. Вся жизнь прошла в пещере над непрестанным размышлением о смысле нашего бытия.
Дальнейших пояснений не требовалось. Бессмысленность сбросила
– Я в этом мире уже седьмой день. Появился невесть откуда и невесть зачем, а главное — непонятно куда. И каждый битый час ломаю себе голову над вопросом: что же все это такое? — Он указал рукой на лес, обвел взором поле и продолжал: — Но у меня словно стерли память, вот почему я долго не в состоянии был разобрать: где правда, где миф, что такое логика, а что есть абсурд, и чем они отличаются друг от друга, в чем связь причины и следствия и есть ли следствие без причины? Однако, стена заблокированной памяти начинает давать пробоины, и откуда-то из глубины стали всплывать бывшие в прошлом образы, некое новое осмысление происходящего…
– Максим, — вдруг прервал его господин Философ. — Ты знаешь, я сам очень люблю мучить себя вопросами подобного рода, но пока совсем не пойму: к чему ты клонишь? Зачем ты нас здесь всех собрал?
– Терпение. Для начала вот что: кто может ясно и доходчиво объяснить, почему именно я каждое утро нахожусь в Центре Мироздания? Почему во время конца света только лишь мое тело не подвергается пространственным деформациям? Почему я беспрепятственно смог проникнуть в царство Зла, где оказаться никто из вас не в состоянии? Кто нарисовал эти координатные оси Х, Y, Z? Они возникли в процессе творения Хаоса?.. Но почему тогда они такие идеально прямые и целенаправленные?
Все продолжали молчать. Но молчание каждого имело свой характер. По правде сказать, только один Философ, ну может, еще Придумаем до конца осознавали всю глобальность поставленных вопросов и вообще пытались в них вникать. Милеус отрешенно внюхивался в свои цветы, Алан наверняка был поглощен творчеством, Лодочник размышлял о чем-то глубоко личном. При этом все предано смотрели в глаза Максиму. Тот как-то резко изменил тон своего голоса и тихо, почти отрешенно произнес:
– Если б вы только знали, что чудес вообще не существует. Это логическая бессмыслица. Чтобы по слову какого-то там волшебника прямо из ничего возникло яблоко или чего-то там еще…
– Но я видел чудеса! — уверенно заявил Лодочник, давая понять, что он полноценный соучастник беседы.
– И я! — поддержал Милеус больше из чувства солидарности, чем из собственных убеждений.
Максим вздохнул: угнетенно, обреченно, равнодушно. Потом едва заметно кивнул головой и сказал в пустоту:
– Да… здесь можно увидеть все что угодно.
Разговор все больше залезал в словесные дебри. Тогда Философ, заинтригованный туманом всего сказанного, нетерпеливо спросил:
– Скажи, наконец, в чем дело? Ты звал сюда нас только для того, чтобы громогласно заявить, что не веришь в чудеса? Ну и на здоровье!
– Есть…
Прежде, чем произнести решающие слова, Максим долго вслушивался в отдаленные голоса лесной тишины. И всматривался в эти… только теперь как-то внезапно и вдруг он осознал, что перед ним не было ни одного человеческого лица. Ни одного внятного образа. Словно эти… существа родились под небрежной кистью художника-абстракциониста… Да кто же они? Уж в который раз затянувшееся молчание становилось для всех удручающим. Необходимо было заканчивать свою мысль.
– Дело в том, что мир в котором мы находимся — его вообще НЕ СУЩЕСТВУЕТ.
Повисшая над самой головой тишина, казалось, готова была раздавить своей тяжестью.
– То есть… как?
– Обыкновенно. В одном, господин Философ, вы были правы, утверждая, что наш мир возник из пустоты. Ведь по своей сути пустотой он и является.
Лодочник произнес голосом исполненным недоверия:
– А как же леса, горы? Как же моя река, небо, облака? Ты хочешь сказать, что ничего нет?
– Поверьте, когда я это осознал, мне было просто не по себе! Один миг прозрения и… все перевернулось с ног на голову.
Снова воцарилось напряженное молчание, незримой стеной отделяющее Максима от его собеседников. Разумеется, они не верили. Да и способны они были хоть во что-нибудь верить? Вечер уже вступал в свои законные права, все вокруг постепенно угасало, яркие краски меркли, уступая место многотональным переливам сумрака. На небе стали вырисовываться привычные любому глазу изогнутые линии. Он этого и ждал.
– Знаете, что натолкнуло меня на эту идею? — указательный палец был направлен в самый центр небосвода. — Посмотрите наверх, посмотрите очень внимательно… Видите эти светлые линии?.. Конечно, кто же их не видел? Но хоть кто-нибудь наконец мне сможет объяснить — что это такое?
Вопрос адресовался, несомненно, к Философу, да и он уже не впервые его выслушивал. Загадочные для всех времен небесные полосы с бледным фосфорирующим светом образовывали некие волнистые зигзаги, разветвленные между Бесконечностями. Их всю жизнь воспринимали как явление само собой разумеющееся, незыблемый постулат бытия: как солнце, воздух, саму землю. А может, это были небесные трещины, если сверху, как утверждали некоторые легенды, находится твердь? Кто его знает… И ответ Философа не внес никакой ясности в эту проблему:
– Я уже говорил, что линии — непознанная тайна веков. Их значение еще никому не удалось разгадать. Одни лишь домыслы…
– Вот когда я дострою башню в бесконечное число этажей… — негаданно встрял Придумаем со своей навязчивой идеей. — То обещаю, всем расскажу что там такое: потрогаю их своими руками! Потерпите еще немного, а еще лучше — помогите мне со строительством.
Последнее высказывание Максим вообще пропустил мимо ушей. Он продолжал:
– Простите меня за резкую мысль, но это, увы, вам и не дано знать. Потому что я — единственный среди вас ЧЕЛОВЕК. А теперь слушайте, что я скажу: эти линии… — он вдруг замолк.