Сломанная вселенная
Шрифт:
– Послушайте! Вы, я слышал, знаменитый волшебник. Сделать для нас воздушный шар для вас ничего не стоит. Большего мы не просим. А наши проблемы мы уж будем решать сами. Сделайте это доброе дело!
Тиотан был тороплив в собственных словах, но медлителен на ответы другим. Он долго стоял, слившись воедино с наступившей тишиной. На всех его лицах глаза были закрыты. Кажется, он думал… если только не задремал от скуки и бессмысленной иллюзорности всего вокруг. И голос его возник так внезапно, что всем пришлось вздрогнуть:
– Хорошо. В конце концов я вам чем-то обязан
Но дети они и есть дети, они всегда считают, что взрослые очень-очень многого не понимают. Всеобщее оживление колыхнулось волной шума и выкриков, кто-то даже захлопал в ладоши от внезапной радости. А Тиотан все никак не мог понять — чего им так не терпелось бежать отсюда? Чем здесь не жизнь?
Волшебник первый раз улыбнулся: лишь на долю секунды, едва заметно, и тут же вернул себе прежнее каменное изваяние лица. Затем он поднял одну руку вверх и стал еле разборчиво бормотать какое-то длинное заклинание. Вечерний воздух вдруг прорезал яркий зигзаг молнии, породив секундное впечатление вмиг наступившего дня. Потом был грохот, шум, горящие огни на небе… И лишь когда Тиотан, сомкнув уста, опустил свою руку, буквально из ничего материализовался огромный аэростат с вместительной гондолой, сплетенной из засохшего тростника. Он висел в метре над землей и едва колебался от мимолетных капризов ветра.
– Вот здорово! — воскликнул Милеус и первым сиганул в гондолу.
– Вы настоящий волшебник, — почтительно произнес Философ. — Я всегда в равной степени преклонялся перед силой ума и силой творчества, сейчас же предпочтение отдаю последнему.
Он, закинув сначала свой неразлучный посох, принялся медленно карабкаться на борт, по-старчески кряхтя и вздыхая. Одна его проволочная рука запуталась в тростнике, потом сзади кто-то подтолкнул, и мгновение спустя Философ обнаружил себя пассажиром этого фантастического сооружения. Воздушный шар, почувствовав груз, стал опускаться ниже.
Вдруг раздалась громкая трель маленьких колокольчиков — это Придумаем одним прыжком влетел в гондолу, что для него не составило ни малейшего труда. Потом залезли Максим и принцесса. Громоздкая фигура Лодочника дольше всех копошилась с посадкой, сместив центр тяжести всей системы и перекосив гондолу под углом к земле. Но наконец и он оказался внутри.
– Сядь-ка посередине, приятель! — приказал Максим, и шар снова принял нормальное положение.
Поэт Алан заплыл последним. Похоже, он вообще мог обойтись без этого средства воздушных путешествий.
– Теперь можно и отправляться! — вдохновенно произнес Милеус, подытоживая все приготовления к полету.
– Одну минуту! — сказал Тиотан.
Он единственный, кто остался за бортом и даже не шелохнулся с места, не проявил и шага любопытства к происходящему. Он сейчас равнодушным, почти стеклянным взором оценивал собственное творение.
– Воистину, путешествие романтическое и бессмысленное в равной степени! Но я пошлю вам
Тот насторожился и с некоторым волнением ждал дальнейших слов. Долгая, затянувшаяся пауза выглядела почти издевательски. Ну что там еще? Занудная напутственная речь? Какая-нибудь сложнопостижимая мудрость? Может, просто короткое «прощайте»?
Оказалось, ни то, ни другое и ни третье. Тиотан указал пальцем вверх — жест мудреца, его мог повторить только господин Философ, и никто больше. Вот наваждение! В своем величии он сейчас и впрямь походил на настоящее божество, спустившееся оттуда, куда указывал его перст.
– Видишь эти линии на небе? Я сейчас скажу то, во что тебе самому сложно будет поверить. Ибо я подозреваю, что это извилины твоего собственного мозга, а все наше Мироздание — плод твоей личной фантазии.
Вряд ли можно было заявить что-то еще более смелое и безрассудное. Максим даже не задумывался над ответом:
– Бр… — первым рефлексом было произнести слово «бред!», но он вовремя осекся, вспомнив с кем говорит. — Это невозможно! Ведь я здесь, среди вас. И уверяю тебя, никогда не конструировал никаких миров.
Тиотан со своей стороны изложил что-то еще более замудрое:
– Выдумав мир, нет никаких проблем выдумать и себя в нем… Впрочем, может я и заблуждаюсь… — на последней фразе его голос стал менее твердым. Казалось, божество тоже способно испытывать неуверенность.
Шар медленно оторвался от земли и, постепенно набирая скорость, взмыл выше облаков. Все сущее внизу стало казаться миниатюрно-игрушечным: зеленые пятна лесов, реки, словно выступающие на теле вены, озера — маленькие осколки кем-то разбитого зеркала. Все медленно проплывало под ногами и, являясь по сути мнимостью, с такой высоты становилось еще менее реальным — просто удаляющимся в бездну сном. Максим с интересом впитывал в себя все изящество этой завораживающей картины, но любопытная мысль, что у него в реальном мире есть некий двойник, засела в глубине души и не покидала его в течение всего полета.
Наколдованный ветер набирал силу и нес путешественников в сторону Будущей Бесконечности, где находился край Мироздания — тот, в котором заходило солнце. Воздушный шар то опускался в гущу облаков, окутывая взоры едва проницаемой пеленой, то взмывал ввысь, делая вызов самому небу. Максим держал принцессу за руку, не переставая бормотать ей что-то успокаивающее и ободряющее. А она просто молчала, как молчал бы сорванный красивый цветок, который взяли и куда-то понесли…
Принцесса — это воплотившееся очарование, само совершенство, решившее побыть некоторое время в облике человека — она осталась немного в тени повествования из-за сумбурных его событий. Впрочем, она была так рада собственному освобождению, что все проблемы, взбудоражившие остальных, ее вовсе не интересовали. Отдавшись воле своей изменчивой фортуны, Витиния теперь готова была следовать куда угодно — хоть на край вселенной, лишь бы подальше от места бывшего заточения.