Сломанный мир
Шрифт:
— И я так думаю. А скажите, вы когда-нибудь задавались вопросом, на что был бы похож мир, если бы границ между царствами не было?
Гэрэл слегка улыбнулся. Разговор принимал именно тот оборот, которого он ожидал, и ему было интересно, как далеко зайдет Юкинари.
— Думаю, все были бы рады, если бы на какое-то время настал мир.
— Опять этот ваш «временный мир»... Нет, — с легким нетерпением сказал Юкинари. — Если бы войн не было больше никогда. Если бы наши царства, враждовавшие на протяжении сотен лет, стали одной великой страной. Без границ, без императоров. Вы когда-нибудь представляли
— Представлял, — коротко и уклончиво ответил Гэрэл.
Юкинари пристально смотрел на него, словно пытаясь понять, о чем он думает.
— Я всё пытаюсь понять, что вами движет. Только не говорите, что делаете всё это только ради денег или власти.
— Почему вы сомневаетесь, что я просто хочу служить своей стране?
— Потому что мы уже много раз говорили об этом, и я знаю, что ни патриотизм, ни верность семье или что-то подобное — ничто не связывает вас со Страной Тигра. Так зачем же вы ей служите? Чего вы хотите добиться в этой войне? О чем мечтаете?
Ни на один из этих вопросов Гэрэл не хотел отвечать.
Или ему просто нечего было ответить?
Когда-то он хотел просто выжить.
Затем он хотел мести: за мать, за всех Чужих, за тех, в ком текла белая кровь... Но, повзрослев, он с горечью понял, что эту жажду мести ничем не утолить: можно было убить десять тысяч, сто тысяч кочевников, но не в его силах было отомстить тому, что осталось в прошлом.
Потом он хотел власти. И добился в этом недюжинных успехов. Но власть, как и месть, оказалась плохим лекарством от одиночества и ненависти к самому себе.
Мечтал ли он о чем-нибудь кроме этого? Да, наверное, но это было очень давно. Сейчас он повзрослел и изверился.
Он не стал ничего отвечать, решил подождать, пока Юкинари скажет еще что-нибудь.
Тот поколебался и, видимо, решил быть искренним до конца:
— Знаете, о чем мечтаю я? Я мечтаю объединить Срединные государства. Хочу, чтобы больше не было войн. Я верю, что возможно создать страну, какой никогда не было, где будут править разум, свобода, красота и закон, а не страх, деньги и предрассудки. Где каждого будут оценивать по его достоинствам. Где любой крестьянин будет иметь возможность обучаться всему, чему хочет, а затем пройти проверку на умения и таланты и, быть может, дослужиться до самых высот.
— Но ведь у вас есть экзамен на чин, как в Юйгуе.
— Есть. Только ни для кого не секрет, что это пустая формальность. Должности получают только выходцы из самых знатных семей. Можно переставить слова местами: все выходцы из знатных семей получают должности — и неважно, заслуживают они их или нет. А у простых людей нет возможности не то что участвовать в экзамене, но и вообще чему-то учиться. Вы сами сказали: в моей стране быть девчонкой из бедного квартала — это до самой смерти… Но я верю, что когда-нибудь этот экзамен будет абсолютно честным. И женщины тоже смогут — и не только смогут, но и захотят — принимать в нем участие. Как в Юйгуе. Император будет сам задавать вопросы экзаменующимся. И у власти будут стоять только те, кто способен мудро ею распорядиться. Мало того, народ будет сам выбирать себе правителя... Я не хочу говорить: я создам страну, где все будут счастливы — горе и счастье в руках самого человека. Но я хочу создать страну, где
Гэрэл слушал его с холодной улыбкой.
— А вы, оказывается, тот еще идеалист. Впрочем, оно и неудивительно — вы еще так юны…
Юкинари было двадцать два, и он был всего на шесть лет младше самого Гэрэла. Но Гэрэл вовсе не был уверен, что ему хочется слушать то, что император намеревается ему сказать, и желал остановить его, пускай даже ценой грубости и глупого высокомерия; но Юкинари всё понимал, иногда даже больше, чем нужно — поэтому замечание насчёт возраста пропустил мимо ушей, а сам продолжал:
— Можете сколько угодно говорить, что я наивен и такого никогда не будет. Я и сам иногда думаю так, поэтому раньше я боялся озвучить эти мысли даже самому себе, не то что поделиться ими с другими. Но теперь я увидел вас и понял, что вы тоже думали об этом. Вы, как и я, видели Юйгуй и знаете, как прекрасна может быть страна с разумными правителями, справедливыми законами, богатыми жителями...
— Так, может, не будем мешать Юйгую и дальше господствовать над миром? — с ехидцей сказал Гэрэл.
— И высасывать соки из других стран, как он делал на протяжении последних сотен лет? Я не идиот, господин генерал, я понимаю, что счастье Юйгуя дорого обходится остальным странам. И все же я верю в то, что возможно привести другие страны к такому же процветанию, но не ценой угнетения друг друга. Надо только понять — как. Наш мир, столетиями барахтавшийся в бесконечных войнах — в нем все неправильно, чудовищно, нечестно, несправедливо; мир не должен быть таким, его будто давным-давно кто-то сломал... Но я верю, что его можно починить. И вы хотите того же, правда? Хотите изменить мир к лучшему, хоть и действуете довольно неприглядными методами… Мы с вами связаны. Вы ведь тоже это чувствуете? Это как память о чём-то несуществующем. Ложная тоска по иному, никогда не существовавшему миру.
Гэрэл вздрогнул, поднял руку, словно собираясь остановить его, однако ничего не сказал.
— Как фантомная боль… — безжалостно продолжал император. — Но что, если набраться смелости и поверить, что такой мир — правильный — может существовать?
— Если тебе будут говорить, что есть только этот мир — не верь…
— Мама, ну что ты опять… — говорит он с легким раздражением.
Она улыбается с виноватой нежностью. Худенькая, ломкая, прозрачно-голубые глаза, как всегда, смотрят куда-то мимо его лица, как будто видят что-то, невидимое ему.
— Прости… Не такая мать тебе нужна — не такая слабая, не… полоумная — так они говорят, да? Но понимаешь, даже если те миры — выдумка, это единственное хорошее, единственное красивое, что у меня есть. Они — и еще ты, Гэрэл…
Он вздыхает, усаживается рядом с ней, накрывает ее руку своей. Ему больно смотреть на нее, но он рад, что она хоть ненадолго вспомнила о его существовании.
— Ох, мама…
Она стискивает его руку.