Сломленные
Шрифт:
До этого он был полностью укрыт тенью, но на этот раз свет коридора вылавливает его черты, и меня поражает ощущение ухающего к ногам желудка.
Пол Лэнгдон не пожилой обезображенный отшельник, которым он по идее должен быть.
Он отступает в полумрак прежде, чем я успеваю его разглядеть, хотя беглый взгляд выхватывает широкий разворот плеч, светлые, по-военному коротко остриженные волосы и пронзительные голубые глаза. А ещё он молодой. Примерно моего возраста.
—
Я инстинктивно ступаю вперёд, а он столь же поспешно отходит ещё на шаг, и впервые мне бросается в глаза, что, несмотря на общее впечатление молодости и жизненной силы, он двигается не слишком проворно.
Я останавливаюсь в полушаге, будто побоявшись напугать раненого зверя. Разве не раненные звери нападают чаще всего? А этот парень однозначно ранен.
— Какого хрена ты всё ещё здесь делаешь? — повторяет он, на сей раз с рычанием.
Что ж. По меньшей мере, ещё несколько минут назад я даже представить себе не могла итог происшествия с этим неприветливым неандертальцем. Спустя мгновение после того, как он обрушил маленькую бомбочку насчёт самоубийства, Линди тяжело вздохнула и похлопала меня по плечу, сказав мне быть «терпеливой с мальчиком».
В задницу терпение. Разумеется, он насмотрелся больше ужасов, чем я могу себе вообще вообразить, но если и есть что-то, с чем может быть так близко знакома богатая манхэттенская девушка, так это с тоном потакающего своим желаниям придурка. В Поле Лэнгдоне без сомнений есть нечто подобное.
Наверное, мне стоит ответить на его раздражённый вопрос о том, почему я ещё здесь, чем-то невозмутимым, простым и успокаивающим. Но на ум ничего не приходит, и поэтому я продолжаю молчать.
Он так и держится в тени, отчего у меня возникает отчаянное желание узнать, что же он скрывает. Что может превратить кого-то, похожего на него, в затворника с суицидальными наклонностями?
— Хотя бы брось доллар в шляпу, — огрызается он, прежде чем отвернуться и двинуться к столу. Он ходит немного прихрамывая, однако…
Это всё моё воображение или хромота появилась уже после того, как он начал двигаться? Как если бы он напомнил себе хромать?
Наверное, мне нужно пойти к нему и как-нибудь помочь, но некий тёмный неизведанный инстинкт подсказывает мне, что не стоит. Именно этого он и ждёт, а быть предсказуемой с этим парнем — ошибка.
— Доллар в шляпу? — тихо повторяю я, затворяя за собой дверь в библиотеку. Глупый поступок. Теперь уже тёмная комната навевает интимность, и до меня доходит, что в ней нахожусь только я и парень, который может — или не может — захотеть покончить с собой. Или со мной.
— Если собираешься глазеть, по крайней мере, пожертвуй мне из сострадания тот же доллар, который отдала бы любому другому цирковому уродцу, — поясняет он, всё так же не оборачиваясь.
Я закатываю глаза на его мелодраматизм, придвигаясь
Со спины он практически идеален. На нём чёрная футболка, достаточно узкая, чтобы продемонстрировать выпуклости его скульптурной спины, и тёмные джинсы, сидящие низко ровно настолько, чтобы заинтересовать. Уверена, если бы он поднял руки над головой, я бы наверняка смогла мельком увидеть его боксёры.
Или брифы?
Почему у меня текут слюнки?
Я ещё даже не видела этого парня в полном свету, а уже в пятнадцати секундах от того, чтобы спросить, поселится ли его потомство в моём чреве.
Мне следует бежать. Но вместо этого я придвигаюсь ближе.
— Дай угадаю. Ты ждала старика в смокинге? — грубовато интересуется он.
Честно говоря, да. Я совершенно не ожидала того, что Пол окажется поздним сыном Гарри Лэнгдона. Очень поздним, если Гарри настолько стар, насколько кажется на фотографиях.
Но, конечно, я не скажу ничего такого Полу. Я делаю ещё один осторожный шаг вперёд, отмечая то, как он напрягается при моём приближении. Он в самом деле похож на раненого зверя, который мог бы заставить меня посочувствовать ему, если бы не использовал свои увечья лишь для того, чтобы оправдать своё поведение манипулирующего сукина сына.
Что ж, если он хочет поиграть…
Приближаясь к нему, я выуживаю бумажник из сумочки от Шанель, по-прежнему перекинутой через моё плечо.
Он полностью поворачивается ко мне спиной, теперь оказавшись в ловушке между мной и столом, беззащитный, за исключением укрывающих его теней подходящего к концу дня.
Я замираю, выжидая. Обычная вежливость требует, чтобы он развернулся. Но он не поворачивается. Я сдвигаюсь в сторону, однако он сдвигается вместе со мной, продолжая держаться ко мне спиной.
Серьёзно? Это уже несерьёзно.
Я перехожу на другую сторону, и он снова передвигается.
— Может, когда закончим, мы сможем поиграть в «Спуски и Лесенки» и «Страну Сладостей», — говорю я ласково, впиваясь взглядом в его спину. — Если, конечно, они не превышают степень твоей зрелости.
— Они отлично подойдут, — подхватывает он столь же приятным тоном. — Мне не нужны рабочие ноги, чтобы играть в настольные игры.
Я чувствую укол жалости. Быть может, я слишком строга с ним. Вот, а теперь мне нужно вспомнить, зачем я здесь. Мне необходимо помочь ему, ведь только так я могу начать исправляться. Только так я смогу доказать себе, что не являюсь каким-то монстром.
Моя рука оказывается на его локте, прежде чем я успеваю понять, что начала двигаться, и понимаю, что он совсем не ожидал прикосновения, потому что, несмотря на то, что он напрягся, мне удаётся повернуть его лицом к себе. Не до конца, но и этого достаточно. Я подавляю вздох, но с трудом.