Слон и кенгуру

Уайт Теренс Хэнбери

— Когда Ковчег пристанет к суше, — сказал он, — мы снова перевернем его и устроим в нем наш дом. Перетащим весь балласт на одну сторону, и Ковчег сам перекатится на бок. После этого поставить его будет уже не сложно, особенно, если мы пристанем к склону горы. Придется, правда, как-то закрепить его на земле. Отличный, между прочим, получится дом. Лучшего не пожелаешь. Я могу снять пару железных полотнищ — вот и будут нам окна и двери. Стекол мы, наверное, взять с собой не сможем…

— Насос! — вдруг воскликнул он. — Нам же понадобится в пути насос — вдруг Ковчег начнет протекать, да и потом от него польза будет, когда мы колодец выроем. Боюсь, подъемный нам не осилить. Я куплю обычный насос и закреплю его на корме. А скажите, миссис О’Каллахан, вы воду искать умеете?

— Пардон?

— Ну, вы же слышали про лозоходов? Про мужчин, которые умеют указывать, где следует рыть колодец?

От таких его слов, она даже рассерчала

немного. Это чтобы она да указывала, где надо колодец рыть! Все же прекрасно знают, что она вообще ничего никому указать не может. И потом, назвать ее мужчиной?

— Ну ладно, — сказал мистер Уайт. — Конечно, умеете, только сами того не знаете. Это всякий умеет. Просто нужно показать человеку, как оно делается.

За стенами уже разгулялась стихия и сгустились сумерки. Однако мистера Уайта такие мелочи остановить не могли. Он выскочил из дома туда, где росла лещина, и начал срубать перочинным ножом Y-образные сучья, жалея о том, что нет у него кривого садового ножика.

(«Садовый нож нужно будет с собой прихватить».)

Когда он вернулся, миссис О’Каллахан притворилась, будто про лозоходство и думать забыла. Уж она-то знала, что ей следует делать. Следует отвлечь его внимание от этой темы, — и потому принялась с великим старанием составлять свой собственный список орудий и целых три раза написала «гоечный глюч».

Однако мистер Уайт на уловки ее не поддался.

— Ну вот, миссис О’Каллахан, пойдемте на лужайку, я покажу вам, как ищут лозой воду.

— Там вроде как дождь собирается.

— Нет, не собирается. Пойдемте. Дело совсем простое.

— Мои туфли…

— Трава суха.

— Может, оно подождет до завтра, тогда и свету больше будет?

— Нет-нет-нет. У нас на все не больше минуты уйдет. Это может сделать кто угодно, просто не каждый знает — как.

Ко всему, что касается обучению каким-либо новшествам, миссис О’Каллахан питала роковую слабость, которая теперь на нее и нашла, — миссис О’Каллахан всегда удавалось загипнотизировать себя верой в то, что ничего у нее не получится.

Один из самых ужасных вечеров, когда-либо проведенных ими в Беркстауне, выпал на их долю несколько лет назад, когда мистер Уайт, в то время еще новичок в здешних краях, затеял показывать фокусы. Знал он всего лишь четыре, самых простых. К примеру, он зажимал в ладонях авторучку, держа ее большими и указательными пальцами. А затем быстро повернув кисти, показывал, что ручка где была, там и осталась, а вот большие пальцы смотрят теперь вниз. Чтобы уверить О’Каллаханов в сложности проделанного трюка, пришлось сказать им, что он «пропихнул большие пальцы сквозь ручку». А поскольку они в любом случае не имели понятия, для какого дьявола эта самая ручка нужна, и более того, безоговорочно поверили, что пальцы он сквозь нее пропихнул, как им и было сказано, положение складывалось все более и более нереальное, тем паче, что мистер Уайт попытался обучить миссис О’Каллахан проделывать то же самое самостоятельно. Для начала он показал ей все намного медленнее, чтобы она поняла суть трюка. Затем еще медленнее, раз в двадцать-тридцать. Исполнившись упрямства и решимости позабавить своих хозяев, научить чему-то новому, облагородить их умы, он сунул чертову ручку в ладони миссис О’Каллахан и, сжав их своими, стал вертеть ее пальцы так и этак, стараясь, чтобы она все поняла. Однако миссис О’Каллахан, не ведавшая, как ей исполнить фокус, — прежде всего потому, что она совершенно не понимала, в чем он состоит, да еще и впала в характерное для нее гипнотическое состояние, — только потела. Капли пота, собираясь в ее бровях, скатывались по сторонам носа, а мистер Уайт, рассыпая кошмарные шуточки, выкручивал ей запястья и вывихивал пальцы, объясняя, как все это просто. Время от времени, он останавливался, отдувался, отхлебывал для восстановления сил виски и снова бросался в бой. И сталкивался со все новыми и новыми затруднениями. Стало очевидным, что хоть миссис О’Каллахан и умеет отличить правую руку от левой — в том смысле, что одна приделана к ней с одной стороны, а другая с другой (впрочем, она быстро утрачивала и это умение), точно сказать, где из них какая, ей, когда она волновалась, становилось не по силам. Судя по всему, у нее имелось на сей счет некоторое мнемоническое правило, вроде того, что позволяет сухопутному человеку отличать правый борт корабля от левого, однако в напряженные минуты, она его забывала, а это, естественно, препятствовало изучению ею искусства, именуемого «ловкостью рук». Борения их продолжались час за часом, ночь казалась обоим нескончаемой, мистер Уайт становился с каждой минутой все более пьяным и нерассудительным, миссис О’Каллахан, покрытая смесью пота и чернил, наполовину лишилась разумения и впала в окончательный ужас, — и оба с умопомрачительной скоростью перескакивали с одного из четырех фокусов на другой, пытаясь найти хотя

бы один, которому он сможет ее обучить, но тщетно. Он уже объяснил, что пальцев сквозь ручку не пропихивал, и это запутало миссис О’Каллахан до того, что она утратила веру во все, что мистер Уайт говорил ей о фокусах. Они стояли друг против дружки, точно некий объект и его отражение в зеркале, грубо манипулируя пробками, спичками и авторучками — всем, что участвовало в фокусах мистера Уайта, и когда он видел в ней отражение, а она в нем объект, миссис О’Каллахан поднимала левую руку, если он поднимал правую, а стоило ему назначить ее объектом, она с не меньшей быстротой расставалась с прежними представлениями и определяла его в отражения. И все твердила о том, какая она глупая, и какие мистер Уайт творит чудеса, и какая у него голова, и кто бы в такое поверил? Она обливалась потом и роняла все на пол, и путалась в собственных пальцах, и хохотала безумно и примирительно, как некая пожилая Офелия, у которой отбирают розмарин, рожь, спички, пробки и авторучки. А державший сторону мистера Уайта Микки гневно вопрошал, почему она не делает, как ей велит джинтельмен, и не пропихивает пальцы сквозь ручку? Внезапно — как странно комедии нашего мира переходят в трагедии — мистер Уайт увидел, что руки ее трясутся. Бедные, длинные, красные пальцы, отскребшие за столькие годы столько кухонных столов и все без толку, дрожали от страха, страдания и унижения. Еще минута, и она заплакала бы.

Вот за это он ее и любил так сильно.

Она же, странно сказать, любила мистера Уайта за его бороду. Совсем как у Святого Иосифа, говорила она.

Ну хорошо, вернемся к лозоходству.

Миссис О’Каллахан стояла в ветреных сумерках, сплетая под передником руки, а мистер Уайт произносил перед тем, как произвести демонстрацию, короткую наставительную речь.

— К источнику мы не пойдем, это будет нечестно, пойдем вон туда, к букам, и посмотрим, не найдется ли там вода.

Под тремя четвертями фермы залегал — на глубине дюймов в восемнадцать, слой желтой глины, этакая тарелка, поэтому воду мистер Уайт мог отыскать практически не сходя с места, — для лозохода тут был истинный рай.

— Ну-с, для начала я покажу вам, как это делается. Итак, вы берете рогульку в руки и помещаете большие пальцы на верхушки игрека, вот так. Руки держите перед собой. Затем поворачиваете движением запястий прут, вот так, чтобы ножка игрека смотрела в воздух. Вот.

— С этим любой справится, — успокоительно добавил он. — Многие думают, что на это способны лишь лозоходы, однако таким даром наделен каждый. Стоит все правильно показать человеку, и он обнаруживает, что способен сделать это сам. Я обучил десятки людей. И неспособного ученика пока что не встретил.

— Так вот, следующее важное умение — идти размеренно, сосредоточенно и твердо ставить ноги на землю, чтобы по ним могла потечь сила, а большими пальцами рук крепко сжимать ответвления лозы, концентрируя на ней внимание и не шагая слишком быстро.

— У меня, — продолжал мистер Уайт, удаляясь в темноту, концентрируя внимание, крепко сжимая большими пальцами ответвления, ступая твердо и постепенно исчезая в сумраке и порывах ветра, — лоза всегда отклоняется вверх. У других бывает что и вниз. Сжимать ее можно сколь угодно крепко — на деле, чем крепче, тем лучше, — лоза все равно отклонится, даже если ей придется смять собственную кору. Вот, уже начинается. Смотрите, я держу ее очень крепко. Даже руки дрожат. Следите за ней внимательно, и вы поймете, что сам я ее наклонять не могу. Это не фокус. Все уже началось, остановить ее невозможно. Видите, как морщится кора, это лоза рвется из моих рук. Видите?

Он повернулся, точно флюгер, крепко держа в руках рогульку кончиком вверх, спеша угостить миссис О’Каллахан прекрасным спектаклем.

Однако той уже и след простыл.

— Боже милостивый, — воскликнул мистер Уайт и бросил рогульку на землю, — даже не попробовала!

Но затем поднял рогульку и пошел искать воду сам.

Возвращаясь домой при луне, сквозь калитку, через которую приходилось перелезать Микки, мистер Уайт не захотел выбрасывать лещину. Он повесил ее на засов калитки, с надеждой думая: «Может быть, Пат Герати научиться захочет?»

В кухне горел свет, миссис О’Каллахан составляла там список гоечных ключей. Она обвязала шею красной фланелью, намереваясь объяснить свое бегство внезапной болью в горле. Однако, когда мистер Уайт вошел, его отвлек рокот собиравшего при луне урожай трактора, и это избавило миссис О’Каллахан от объяснений.

— Какая жалость, что мы не сможем взять с собой трактор! Он помог бы нам и с пилорамой и с молотьбой, мы смогли бы даже электрическое освещение устроить. Но топливо! Вряд ли мы высадимся вблизи нефтяной скважины, а искать ее времени у нас не будет, да и в любом случае, я не знаю, как выкачивать нефть и как ее отгонять. А вот ветровой электрический генератор мы, клянусь Юпитером, с собой возьмем! Ветер, как ни крути, на земле останется, и для наших детей…