Слон Килиманджаро

Резник Майкл Даймонд

— Или тот, кто сумеет поднять на щит мертвого слона? — ехидно спросил Нджомо.

— Абсолютно верно, — кивнул Кибо. — Кимати нужна идея. Он ее получил. Ему нужен враг, теперь он у него есть. Поскольку идея у него одна, она должна быть предельно проста и понятна каждому избирателю. Идея должна взывать к общенациональной гордости, подняться над племенной враждой, в едином порыве объединить всю страну. А ты говоришь, мертвый слон. Даже фамилия кандидата нам поможет. Дидан Кимати был одним из самых удачливых генералов в войне за независимость. Я постараюсь,

чтобы пресса об этом вспомнила. — Кибо отпил вина, откинулся на спинку стула. — Идея блестящая.

— И ты веришь в то, что говоришь? — спросил Нджомо.

— Разумеется, верю. А через неделю в нее поверит вся страна.

— Не сработает.

— Еще как сработает. Прецеденты были.

— Кто-то стал президентом благодаря мертвому слону? — фыркнул Нджомо.

— Нет, но Хассин в две тысячи двадцать третьем году стал президентом Египта, эксплуатируя точно такую идею.

— Хассин? Он победил, потому что заключил перемирие с Иорданией.

— Это случилось после выборов. А вся его избирательная кампания строилась исключительно на обвинении Великобритании в экспроприации национальных сокровищ Египта. Он обещал их вернуть и стал президентом.

— Вернул?

— Нет. Все сокровища по-прежнему в Британском музее… но на выборах-то он победил. И был далеко не самым плохим президентом.

— Даже если он и требовал вернуть сокровища, речь шла о мумиях, золоте, драгоценностях. Ты же говоришь о слоновьих бивнях.

— Я говорю о национальной чести, — уточнил Кибо. — Не вина Кении, что у нас не было храмов и пирамид, которые могли бы разграбить англичане. Они взяли то, что смогли найти, и теперь мы хотим вернуть награбленное.

— Но это всего лишь бивни!

— Бивни — символ, ничего более, — ответил Кибо. — И совершенно не важно, стоят они чего-то или нет. Они остаются самыми большими в мире. Они должны выставляться здесь, в музее Найроби, а не в Британском музее естественной истории. — Он помолчал. — Тем более всем известно, что этого слона убил не европеец, а африканец.

— Да кого это волнует?

— Будет волновать всех, после того как Кимати произнесет следующую речь. Это последнее оставшееся пятно колониализма, которое необходимо стереть. Эти бивни — часть кенийской истории, а не британской. — Он наклонился над столом. — И вот что еще. Бивни даже не включены в экспозицию. Они заперты в хранилище, в подвале музея. Собирают пыль, хотя на них хотел бы посмотреть каждый кениец.

— Они не выставлены ни в одном из залов музея? Кибо покачал головой.

— Англичане в очередной раз демонстрируют презрение к Африке, не так ли?

— Пожалуй, можно представить это и так, — кивнул Нджомо.

— Особенно если об этом скажет наш огнедышащий дракон.

— Позволь мне обдумать твои слова.

— Твое право. — Кибо допил вино, подозвал официанта.

— Да, мистер Кибо?

— Принесите мне на десерт сливочное мороженое с орехами и шоколадом.

— Я думал, ты на диете, — подал голос Нджомо, когда официант отошел.

— Сегодня я имею право ни в чем себе не отказывать. Заслужил.

Хорошему политику за всю жизнь удается выдвинуть две-три блестящие идеи. Благодаря этой я еще пять лет не буду жаловаться на недостаток заказов.

Следующим вечером Кимати превзошел себя. Голос его звенел от напряжения, глаза вылезали из орбит, вены на лбу вздулись так, что едва не лопнули, когда он честил англичан. Им досталось и за расизм, и за колониализм, он грозил им всеми карами, если они незамедлительно не вернут бивни Слона Килиманджаро, он призывал к бойкоту всех британских товаров.

Англичане, вещал он, поганили горы и саванны Кении, уничтожали один вид животных за другим, а теперь отказываются вернуть символ девственной природы Кении, бивни самого большого в мире слона.

Англичане подгребали под себя сокровища всех своих бывших колоний, а теперь не только не возвращают их, но даже не выставляют на всеобщее обозрение, прячут в подвалах, чтобы выразить этим пренебрежение к тем, кого унижали сотни лет.

А если Джейкоб Тику, громогласно объявил Кимати, не потребует вернуть бивни, значит, тот, кто когда-то считался лидером нации, лишился мужества и не может противостоять англичанам.

Да и зачем англичанам бивни, вопрошал Кимати. Они отказываются выставить их в музее, отказываются продать их, отказываются возвратить. Когда же они прекратят унижать кенийцев?

Не замедлил он и с ответом. Только когда Кения выберет президента, который не убоится англичан и сотрет последнее пятно с достоинства черной Африки.

— Неплохо, — мурлыкал на следующий день Кибо, просматривая предварительные итоги опросов общественного мнения. — Очень даже неплохо.

— Ты хочешь сказать, что сработало? — хмыкнул Нджомо. — Я думал, что смирительную рубашку наденут на него прямо перед телекамерами, так он дергался, брызгал слюной и потрясал кулаками.

— Его рейтинг поднялся на четыре пункта. Для сумасшедшего результат прекрасный.

— Дай-ка посмотреть! — В голосе Нджомо слышались нотки изумления. Он склонился над компьютером. Долго смотрел на дисплей. — Невероятно!

— Подожди завтрашнего дня, когда он выступит в университете, Я уверен, что он прибавит еще два пункта, — пообещал Кибо.

— Интересно, а как реагируют англичане? — спросил Нджомо.

— Наверное, удивляются, чего мы поднимаем столько шума из-за каких-то бивней.

— Они их возвратят?

— Пока он им угрожает — нет. Они не из тех, кто поддаются шантажу. А он будет угрожать им до выборов.

— А Тику?

— Что — Тику?

— Что делать ему? — спросил Нджомо.

— Действовать в соответствии с законами логики.

— И что сие означает?

Кибо пожал плечами.

— Кто знает? Но эффекта не будет. Мы бьем на эмоции. И логика тут бессильна.

Кимати произнес еще четыре речи и поднял рейтинг еще на девять пунктов, прежде чем Джейкоб Тику решил наконец высказаться насчет бивней.