Слоны и песок
Шрифт:
Марина рассказывала все это, застыв на цыпочках с распущенными волосами. Раздался такой грохот и хруст, и сбитая женщина лежала в такой позе… Скорая остановилась, а другая машина уехала.
Марина очень осторожная, и вообще она боится машин, но если бы она сделала два лишних шага…
Соне папа подарил полосатую кошечку, один глаз отвалился и потерялся. Оля-повар пририсовала ей оторванный глаз зеленым маркером. На глаз не похоже, похоже, что прижгли зеленкой.
Человек не просто
Девушка с ребенком на руках нагрела свечку так, что она у нее загорелась с другого конца.
Пустынность городского клочка
В чем существенная разница между первым и последним снегом. Про первый все сразу знают, что он первый. А про последний – никто. И когда уже окончательно ясно, что он был последним – все о нем уже позабыли.
Подслушал, как женщина ставит свечку: Господи, дай нам только здоровья, больше нам ничего не надо.
Солнце скрылось за край окна, и теперь я гляжу на снег. Там, где вчера были лужи, теперь проталины.
Общее между людьми и снегом: человек в первый раз появился в церкви, и потом навсегда исчезает. И это замечаешь не сразу, ведь никогда не знаешь точно, что видишь кого-то в последний раз.
И даже в ясный день, среди бела дня в церкви немного сумеречно.
Мужчина долго стоял у канона, теперь стоит перед иконой Спасителя, закрыл глаза и покачивается с пятки на носок.
Жил-дремал и умирал-дремал.
Как легкомысленно я прожил жизнь. Как легкомысленны хоть эти листки.
Не оттого не чувствуешь весны,что нет ее в природе, а в тебесамом с годами омертвелвесенний нерв.Трактат о ветрах: как он воет, как раскачивает деревья, осязанье его лицом.
Пока солнце низкое, и тени особенно причудливо длинные.
Дотягиваюсь взглядом до могил.
Мужик поцеловал подножие креста на Голгофе, а баба ему: Миша! Миша! Куда я тебя учила – в ножки.
Дремлю у стола для записок, подрыгивая ногой.
На кладбище мне несколько раз попались на глаза рыжие крысы.
Мало людей и машин, улица на углу с Авиационной перегорожена. Редкая возможность при свете дня наблюдать пустынность городского клочка.
На улице мужик разговаривает по телефону. Рядом с ним несколько белых пакетов, похожих издали на стадо гусей.
У женщин, заходящих с жары, мокро между лопаток.
У церковного прилавка мама с мальчиком и старый дядечка. У мальчика оторвалась
Молодые липы трепещут листвой на вечернем жарком ветру.
Когда под ветром ель и береза шевелятся, видно, что это два дерева, разных не только по форме, но и по содержанию. Как будто и человек бывает более лиственным, либо хвойным.
Большая чайка взлетает из мокрой травы. Чайка до чего большая, шею вытянет – как гусь.
Бабушки у канона говорят о недавно умершем священнике: ему теперь ничего не надо. Ни есть, ни пить – ничего не надо. Жалко, – говорит другая. – Конечно, жалко, не то слово, жалко!
Ну вот и ветер, от предчувствия которого у меня щемило сердце. Но вот ветер поутих, и его защемило снова.
Девушка у кладбища фотографирует собаку: усадила ее так, чтобы в кадр поместилась цветочная клумба.
Истинное призвание поэзии – утешение.
У женщины высыпались монетки, и раскатились по камню.
Розовая девочка с игрушечной коляской. Приходят на ум: игрушечный гробик, игрушечный катафалк.
На могильном кресте для священника фамилию поставили в скобки, а так, оказывается, делается только для монахов.
На трапезе заговорили про медуз, что, оказывается, врагов у них нет, а они все ядовитые. Их враг только море, выбрасывающее их на берег.
По нестриженной траве ходить мокро.
Юноша в церкви кланяется так низко, что между расставленных ног показывается его перевернутое лицо.
Трава разрослась в получеловеческий рост.
Взлохмаченное небо.
Женщина спросила про икону: а кто это с крыльями? – И произнося «с крыльями», помахала руками.
Кто-то разорвал исповедальную записку о грехах и выбросил в урну а ветер разметал обрывки по площади. Я их собрал, скомкал получше и бросил обратно, а ветер снова разметал и расправил.
Мужчина объясняет дочке лет восьми-десяти: он отдал сына, чтобы люди его растерзали – искупил грехи человеческие.
На отпевании мужчина фотографирует покойную в гробу на телефон, издающий звук капающей воды.
Слушая шум деревьев, я подумал, а шумят ли деревья зимой? Или лишь ветер шумит, а деревья молчат.
Папа присел на корточки, фотографирует снизу вверх сына, играющего на скрипке на фоне церкви.
Настоятель в проповеди сказал, что Предтече усекли главу «по прихоти какой-то плясуньи»\