Слова, которые мы не сказали
Шрифт:
– Я не останусь, – говорю я. – Тебе же надо на работу. Но я могу приехать позже.
– Нет, умоляю тебя. Я найду себе замену. – Она тянет меня, и я сдаюсь.
– А… он здесь? – спрашиваю я дрожащим голосом.
Мама поджимает губы.
– Нет. Обычно он возвращается к трем. Мы можем побыть вдвоем.
Вдвоем. Мать и дочь. Никакого Боба. Так, как я всегда мечтала – и сейчас, и в детстве.
Запах сигарет, лимонного масла и дерева мгновенно возвращает меня в лето 93-го. Я глубоко дышу, стараясь унять бешеное
В гостиной тесно, но чисто. В углу я замечаю старую печь. К счастью, старого коричневого дивана уже нет. Его сменил угловой, обитый бежевым велюром, и он поглощает все пространство в комнате.
Мама без перерыва рассказывает мне о произошедших за годы переменах, пока мы проходим в крошечную кухню.
– Эти шкафы Боб сделал около десяти лет назад.
Я провожу рукой по гладкой дубовой поверхности. А линолеум на полу остался прежним – похожие на плитку квадраты – и та же белая столешница под мрамор.
Подхожу к дубовому столу и отодвигаю тяжелый стул. Мама садится напротив и не сводит с меня глаз.
– Сейчас будем пить чай, – спохватывается она. – Только я еще немного на тебя посмотрю. Ты такая красавица.
Глаза ее сверкают. Она протягивает руку и поправляет мне волосы. Меня пронзает, словно током. Ведь я лишила ее стольких важных моментов, которые естественны для матери и дочери. Женщина, которая всегда любила макияж, маникюр и с удовольствием ухаживала за волосами, мечтала научить всем этим тонкостям дочь. Школьные вечера, компании друзей дома, выпускной. Ничего этого не было в ее жизни. Удар, равносильный смерти ребенка. Возможно, даже хуже. Вместо того чтобы позволить ей переживать вместе со мной болезни и проблемы, я оставила ей лишь возможность гадать, что со мной происходит.
– Прости меня, мама. – Я с трудом произношу эти слова. – Я приехала только для этого – попросить прощения.
Она долго молчит, а когда начинает говорить, делает это медленно, взвешивая каждое слово, будто боится ошибиться.
– Ты просишь прощение за то, как поступила с Бобом?
– Я… – Свою речь я репетировала несколько недель, но все мысли вылетели из головы. – Я не уверена…
Она кивает, подбадривая, не сводя с меня глаз ни на секунду. В них ужас и ожидание, кажется, она боится, что я скажу то, что ей будет неприятно услышать.
– Я не уверена, что в тот вечер все произошло так, как я поняла.
Я слышу ее возглас. Мама подносит руки ко рту и кивает.
– Спасибо тебе, – еле слышно бормочет она. – Спасибо.
После чая мы решаем прогуляться по саду. Мне впервые приходит в голову, что любовь к цветам и растениям у меня от мамы. Она рассказывает мне о каждом, все они любимы и связаны с какими-то воспоминаниями.
– Вот эту плакучую иву я посадила в тот год, когда ты уехала. Смотри, какая она стала большая.
Ветви дерева склоняются к озеру и похожи на длинные волосы
– Эта сирень всегда напоминала мне о твоем первом концерте в балетной школе. В тот день я купила тебе букет сирени в студии «Глория роуз». Ты еще сказала, что он похож на сахарную вату.
– Да, помню. – Разве можно забыть, как я выглядывала из-за кулис в зал, удивляясь, почему же еще нет родителей. – Я тогда страшно переживала. Думала, вы не придете. Вы с папой были в ссоре…
Странно, что воспоминания вернулись ко мне после стольких лет. Этот концерт был задолго до нашего переезда в Детройт, я давно убедила себя, что мама с папой никогда не ругались, пока не появился Боб.
– Да, верно.
– А из-за чего вы поругались? Извини, что спрашиваю.
– Не извиняйся, солнышко.
– Прошу, мама, расскажи. Пожалуйста. Я ведь уже взрослая.
Она весело смеется.
– Да, взрослая. Тебе сейчас столько же лет, сколько было мне, когда ты уехала.
Ты уехала. В ее голосе не было упрека, но слова больно хлестнули меня по лицу. Мама была такой молодой. Моя жизнь очень отличается от той, что выпала ей.
– Вы с папой рано поженились. Ты рассказывала мне, что вы просто не могли больше ждать.
– Мне не терпелось уехать из Скулкилла. – Она срывает испанский колокольчик, подносит веточку к лицу и с удовольствием вдыхает запах. – Твоего отца перевели в Сент-Луис, и он хотел, чтобы с ним кто-то поехал.
Я киваю.
– Получается, это был брак по расчету?
– Тогда он не был заядлым путешественником. Да и я тоже. Нам было страшно уезжать из Питсбурга. Думаю, ему пришлась по душе идея уехать вместе.
– Но вы ведь любили друг друга.
Она пожимает плечами.
– Даже в самые лучшие наши дни я всегда понимала, что ему мало такой, как я.
Я протягиваю руку и убираю волосок с ее блузки.
– Ты же была такая красавица. Ты и сейчас красивая. Что еще ему было нужно?
Мама отворачивается и смотрит на озеро.
– Конечно, милая. Все в порядке.
– Почему ты так говоришь, мама? Папа с ума сходил от любви к тебе.
– Во мне не было ничего особенного. Школу я не любила, много пропускала.
У меня сжимается сердце. Отец частенько поправлял ее, даже купил ей книгу «Как правильно говорить по-английски».
«Ты разговариваешь как дочь шахтера, – упрекал ее папа, что, впрочем, и было правдой. – А ты не вздумай набираться от нее этих отвратительных привычек!» – обращался он уже ко мне.
«Умные люди так не говорят». Отец брал лист бумаги и начинал записывать примеры. Мама смеялась и отмахивалась от него. Но однажды она просто отвернулась, я помню, как задрожали у нее губы. Я подошла к ней, обняла и сказала, что она самая умная на свете.