Словарь для Ники
Шрифт:
Вскоре по телевизору сообщили, что банк лопнул. Сотни тысяч акционеров разорились, а президент банка сбежал за границу со всем капиталом.
Как ты думаешь, ведал ли великий интеллектуал, подбивавший меня купить акции своего брата, чем все это кончится?
Вот в чём вопрос, как любил говорить Шекспир.
АЛЛИГАТОР.
В фойе во время антракта в цирке на Цветном бульваре к тебе подскочил бойкий бородач:
— Девочка, хочешь сфотографироваться с нильским
Я не успел вмешаться, как он уже усадил тебя на стул, водрузил на руки тускло–зелёного крокодильчика.
Тебе было три года. Я побоялся, что животное тяпнет тебя, но увидел: пасть крокодила заклеена прозрачной лентой скотча.
По окончании циркового представления я уплатил деньги, и мы получили фотографию.
Иногда, глядя на неё, я вспоминаю о вольно текущей реке Нил, о её поросших высокими пальмами островах, о белых цаплях, голенасто вышагивающих по отмелям.
Несчастный аллигатор с заклеенным ртом смотрит на меня с твоих рук, словно хочет о чём-то спросить…
АЛЫЕ ПАРУСА.
Один человек, одинокий, с детства и до смерти бедствовавший, вымечтал сказку.
Человека с измученным лицом вечного узника звали Александр Грин.
Сказка называется «Алые паруса».
Это очень нежное, может быть, одно из самых нежных произведений мировой литературы.
Мама пересказала тебе эту историю. Скоро ты и сама прочтёшь.
А я, наверное, уже не смогу её перечитать.
С некоторых пор между мной и этим любимым произведением встала завеса пошлости. Повсюду стали появляться дрянные кораблики с пластиковыми алыми парусами. Сначала в витринах магазинов, потом в школах, в летних лагерях для детей, затем — на вывесках пивных. С экрана телевизора про алые паруса запели певицы. Жеманно закатывая глазки и зачем-то вихляя задом, без конца орали припев: «Алые паруса! Алые паруса!..» Словно им в попу выстрелили.
Обратно к первоисточнику сквозь эту завесу дряни мне уже не пробиться.
Недавно увидел в морском заливе виндсёрфинг с алым парусом, рвущийся к горизонту. Даже сердце защемило.
АМФОРА.
Этот длинный сосуд с широким горлышком пролежал на морском дне среди обломков колонн несколько тысячелетий.
Рождались и умирали поколения людей. Землетрясения и войны потрясали землю.
Амфора покоилась на дне.
Когда подводными течениями изнутри вымывало песок, в ней селились осьминоги, называемые в этих краях октопусами. Снаружи к её стенкам присасывались колонии моллюсков.
Что хранили когда-то в ней древние греки — неизвестно. Может быть, зерно, может быть, вино. Или оливковое масло. Как амфора очутилась на дне? Думаю, не в результате кораблекрушения. Иначе подобных амфор было бы вокруг неё много. А она лежала в одиночестве.
До тех пор, пока её не заметил, проплывая в акваланге, житель прибрежного городка. Ныряльщику стоило большого труда вытянуть из зыбучего песка тяжёлое
Амфора высохла. Ее поставили в передней у порога. Всунули В горло трости II ЗОНТИКИ.
Прошли годы.
Волею судьбы в этом опустевшем старинном доме поселился я.
Каждый раз, выходя из дома, или входя в него, я видел амфору.
Однажды вечером, когда было особенно одиноко, я вытащил из амфоры зонты и трости, взял её на руки, перенёс в комнату и поставил на стол.
Обнял. Приблизил к глазам.
Разглядел узорчатые шрамы от присосавшихся когда-то к её телу ракушек, полустёртую охру угловатого орнамента на крутых боках ниже горлышка и остаток какой-то надписи, где можно было разобрать лишь одно слово — хронос. Время.
АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК.
Так или иначе, приходилось или подыхать с голода, или все-таки заставить себя отыскать магазин, чтобы купить хлеб и другие продукты.
Всю ночь после прибытия на этот греческий остров я листал привезённый с собой из Москвы самоучитель и словарь английского языка. К утру я уже был уверен, что запомнил несколько десятков слов. В уме составлял из них необходимые фразы.
«Ай вонт ту бай уан батон брэд» — я хочу купить один батон хлеба.
Все же было страшновато выйти из предоставленного в моё распоряжение старинного пустого дома. Первый же день в чужой стране, где говорят на своём, греческом языке и уж конечно на английском, раз они каждое лето обслуживают туристов. В поисках магазина наугад спускался по крутизне улочки. Проклинал судьбу за то, что учил в школе не английский, а немецкий. Некоторые прохожие доброжелательно кивали мне. Один старик что-то сказал. Невидимая стена отделяла меня от населения этого приморского городка.
«Ай вонт ту бай уан батон брэд», — все повторял я про себя.
Наконец заметил стеклянную витрину, где в плетёных корзинах навалом лежал хлеб. В глубине помещения за прилавком виднелся продавец в белой куртке.
Я робко отворил дверь магазинчика.
Кроме продавца там не было никого. Хмурый, усатый человек в очках вопросительно посмотрел на меня, задал какой-то вопрос.
Я замер. Понял, что забыл свою фразу. И, чтобы скрыть замешательство подошёл к прилавку, стал рассматривать выложенные в вазах сухарики и пирожные, судорожно пытаясь вспомнить…
Мое молчаливое присутствие становилось всё более неприличным. Продавец забеспокоился, со звоном защёлкнул ящичек кассы, где хранятся деньги. Этот звук привёл меня в чувство.
— Ай вонт ту бай уан батон брэд… — произнёс я, с надеждой вперяясь в подозрительные глаза продавца.
Тот понял. Понял! Снял с полки, протянул батон. Хлеб был свежий, горячий. Чтобы не путаться в разговорах о цене, я подал ему крупную купюру, получил сдачу и вышел счастливый.
Ника! Учи, учи распространившийся по всему миру английский! Не зря мы с мамой снарядили тебя в школу с английским уклоном.