Словенка
Шрифт:
— Лагодник он, а не кметь. Послал его князь свея искать, что в краях наших невесть откуда появился, так упустил он его.
— А ты-то, Будимир, много ли свеев переловил? — усмехнулся Ермил.
— Если бы каждого сменять на шкурку соболью, то давно ходил бы в шубе княжеской.
— Куда тебе до князя; натура медвежья житья не даст.
— Не тебе обо мне судить, дитя малое, а то возьму и на глазах красны девицы на обе лопатки положу тебя.
Молодший кметь нахмурился, глазами вкруг себя повёл. Гореслава же чуть в сторону отошла, боясь, что
Услыхал Ермил слова Будимира дерзкие, не выдержала головушка горячая молодецкая, дала волюшку рукам. Ох, хорош был удар; покачнулся аж Будимир, девку отпустил, но на то и кметь, чтобы вдвойне отплатить обидчику, и теперь уж Ермил кровь рукавом утирал. Все девки да парни вкруг двух кметей столпились, наблюдали за тем, как вновь сходились Будимир с Ермилом.
Наумовна дожидаться конца драки не стала, не оглядываясь, к крепостным воротам пошла. Если ссорятся из-за неё кмети, то лучше ей вообще в град не ходить.
И стояла она теперь на мосту и у воды совета выспрашивала, как ей быть. И тут увидала девка вершника на сером коне, неспешно по супротивному берегу ехавшего. Казалось, лошадь его тонула в густом тумане, что стоял низко, у самой воды. Гореслава внимательно следила за тем, как вершник подъезжал к мосту, но ни на шаг с места не сдвинулась.
В бледном лунном свете блестели одинцы в ушах Наумовны, совсем как у Эймунды, когда она на свиданья с парнями бегала, а на глазах слезинки дрожали. Почему она такая непутёвая, по свету, как птица, летает, да счастья своего так и не найдёт. Уж не права ли была Добромира, говорившая, что Гореслава род свой позорит? Ой, не может жить она как все, словно зверь дикий, по лесам мечется от одних людей к другим, и всем-то она мила, всем хороша, а толку-то.
И решила Наумовна порасспросить Всеслава Стояновича, где Черен, и уйти как-то утром из Градца в родную сторону.
Меж тем вершник подъехал ближе, уж и мост переехал; лошадь его прянула ушами и встала.
— Что, красавица, стоишь тут и кручинишься?
Признала в нём Гореслава Светозара. И зачем князь один по ночам по городу ездит, девок, припозднившихся с гулянья, пугает?
— Ночка звёздная, князь, любо на огоньки небесные смотреть.
— А слезинки почему на глазах?
— Какие слезинки? Это вода бликами играет.
— Не обманешь ты меня, Гореслава. Что случилось? Обидел, что ли, кто?
— Нет, по глупости я, — не хотелось ей о драке молодецкой говорить. Да и какое дело ему, кметю хороброму да вятшему, до её горестей?
Светозар на землю соскочил, к ней подошёл
— Знаю ведь, что обидел кто-то, а ты сказать мне не хочешь. Забыла, верно, как от Будимира тебя спас, — голос у него ласковый был, так что не могла Наумовна не рассказать ему обо всём. Нахмурился князь, долго думал, но так
— Утро вечера мудренее. Ступай домой, а о прошлом не думай.
Гореслава кивнула и пошла по мосту к своему берегу. Светозар её окликнул:
— Подожди. Не гоже тебе одной ночью по городу ходить, мало ли кого повстречать можешь.
Тут-то и пригодилось девкино умение верхом ездить, когда посадил князь её впереди себя на коня. И так покойно ей было рядом с ним сидеть, позабыв все страхи свои и тревоги.
Ой, Рожаницы, зачем сердечко девичье вы разбередили, зачем Ярило уж в дверях стоит?
А на следующий день Ермил виниться пришёл. Побит парень был изрядно; большой синяк под глазом красовался, но уверена девка была, что и Будимиру досталось.
— Ты в крепость к нам ходи, не бойся, — кметь на нижнюю ступеньку крыльца присел. — Тебя Будимир больше не тронет.
— А я никогда никого не боялась, — Гореслава почти внимания на него не обращала: бельё она во дворе развешивала. — Просто неохота мне на драки ваши смотреть.
— Это всё Будимир. Он ни одной косы не пропустит, парней всех задирает.
— Боишься ты его, Ермил, а сказать мне не хочешь.
— Я кметь, а не девка слезливая, никого я не боюсь.
— Послушай, я так не хочу гулять. Не спокойно мне, словно на старом снеккаре.
— О каком снеккаре баешь?
— О том, на котором по морю со свеями плавала. Да видел ты его и меня, верно, припомнишь на камышовом бережку. А снеккар-то тот, может, ты и поджигал.
Нахмурился Ермил, вспомнить что-то пытался. А Наумовна меж тем с одёжей покончила и к парню подошла.
— Ты, Гореслава, приходи сегодня к нам; я тебя от всех защитить сумею.
— Извини, Ермил, — слова сами собой вдруг нашлись, что бы всё, что хотелось, объяснить. — Не люблю я тебя, другом мне будь. Не такую любовь ищу.
— А какую — такую любовь? — взорвался кметь. — Не Будимира ли?
— Не его. Кого ищу, сама не знаю. А ты, Ермил, парень хороший, много ещё девок будут за тобой бегать. Ты уж прости меня, непутёвая я.
— Но ты всё равно ввечеру приходи, — как-то нерешительно попросил Ермил и к воротам пошёл.
Чувствовала Наумовна, что обиделся он крепко, но уж ничего не поделаешь. Не любила она его и не полюбила б никогда. И кого ждала, полесовница, чтобы листом земляничным приворожить?
7
Гореслава вскоре перестала гонять коров в поле и домостройничала в избе. Зима Ярославовна сразу приметила, что девка к ней попала сметливая, кроме того, прядёт да ткёт хорошо, поэтому достала с печи прялку и отдала Наумовне. "Когда нити наплетёшь достаточно, поставлю тебе и кросну, умелица", — сказала хозяйка в один из летних денёчков. И садилась теперь по утрам девка за прялку, с завистью посматривая на Голубу, у которой и забот-то было, что за огородом следить. Но вечерами уходила со двора Гореслава, шла в лес за травами целебными или же в крепость.