Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

Цанкар Иван

Процессия остановилась. Работники распрягли лошадей и подвели к фургонам слонов, чтобы с их помощью поставить все повозки на заранее намеченные места. Погонщики, у которых не было сейчас работы, направились к шатру, чтобы помочь ставить там мачты-подпорки.

Дизма торчал около жирафов, и вдруг ему снова захотелось увидеть белое личико девочки. Ничего не говоря, он только махнул ребятам рукой и пустился бежать к фургону. Остановившись, он неожиданно покраснел и почувствовал, как что-то обожгло его сердце. Молча прислонился он к ближайшему каштану. Там на ступеньках повозки стояла она. Легкое оранжевое платьице не доходило ей до колен, руки под ярким солнцем казались еще белее. Дизме почудилось, будто вокруг ее темноволосой головки сияет светлый нимб, как у святой. Глаза были обращены в сторону шатра, но видно было, что вся эта суета ее ничуть не занимает. Прислонившись к перильцам, она смотрела куда-то вдаль. Дизма стоял неподвижно, не смея дышать, от сладостного чувства у него расслабленно повисли руки. В эту минуту прибежал Пик со всей оравой и остановился у самой повозки.

Но девочка не обращала на мальчишек никакого внимания. Она не удостоила их взглядом, пока Фрголинов не встал перед ней в вызывающей позе и не крикнул, коверкая чужой язык:

— Коша, шиньора? [7]

Тогда она слегка повернула голову и посмотрела на него. Ее темные глаза блеснули при этом так печально, что у Дизмы защемило сердце. Конечно, Фрголинов Пик ее жестоко обидел. Дизме показалось, что лицо ее выражает болезненную горечь. Ни минуты не раздумывая, он выскочил из-под каштана, бросился на Пика и сбил его с ног. Упав ничком, мальчик не мог защищаться — Дизма крепко сдавливал ему шею, — Пику оставалось только отчаянно колотить по земле ногами. Отпустив его наконец, Дизма оглянулся на девочку. Она с удивлением смотрела на драчунов, и по лицу ее никак нельзя было определить, благодарна она Дизме или нет. Но зачарованный Дизма вообразил себе благодарную улыбку на ее губах. Пик в ярости продолжал еще кричать, катаясь по земле, а девочка уже скрылась в фургоне. Не взглянув на Пика, Дизма как безумный стал скакать вокруг повозки, в восторге не зная, что бы еще такое сделать. С громким криком он снова помчался к шатру.

7

Что, синьора? (искаж. итал.).

Пик вскоре забыл о своем поражении и с жаром объяснял Дизме:

— Это самый большой цирк из всех цирков на свете.

Шатер, воздвигнутый на двух мачтах, был уже почти закреплен, когда на колокольне прозвонили полдень. Мальчики испуганно переглянулись. Фице избавил брата от излишних угрызений совести, напомнив, что отца все равно нет дома.

Рабочие затягивали последние канаты. Хозяин с довольным видом осматривал их работу, отдавая краткие распоряжения. Остановившись снова возле ребячьей компании, он приветливо оглядел их всех и сказал:

— Три кошка, цирк ничего платить.

Фрголинов закивал головой:

— Все понятно. Ребята, нужны три кошки, тогда пойдем в цирк бесплатно.

Дизма грустно прошептал брату:

— Нас отец не пустит.

Фице понурил голову. Пик потешался над ними:

— Папочкины сыночки! А мне мать ничего не скажет!

Дизма был подавлен, от его прежней самоуверенности не осталось и следа. Он еще раз оглянулся на цирк, словно ему было совестно перед ней за то, что он должен беспрекословно повиноваться отцу. Печально возвращался он домой, когда было уже далеко за полдень.

После обеда ребята снова собрались во дворе. Развеселившийся Дизма не знал, что бы такое придумать. Стоило ему закрыть глаза, как перед ним снова возникали белые руки. Задумчивое лицо, озаренное солнечными лучами, сияло такой неземной красотой, что у него захватывало дух. Он забрался в укромный уголок под лестницей и стал фантазировать. Когда он увидел, что Фице, Пик и Линче борются под ореховым деревом, его осенила блестящая мысль.

— Ребята, давайте устроим цирк!

Мгновенно все мальчики были на ногах и слушали, что он скажет. Фице должен был начертить посреди двора большой круг. Пик взял в руки бич и шагнул в середину круга. Пока Линче наигрывал на гребенке увертюру, Дизма поспешил в конюшню, чтобы вывести оттуда старого, спокойного Прама. Конь стоял у кормушки, и ему вовсе не хотелось расставаться с едой. Но Дизма неумолимо тащил его за собою на двор. Прам не был ученой цирковой лошадью, поэтому он кротко стоял перед кругом и ждал, что будет дальше. Дизма придвинул козлы, чтобы взобраться на коня. Соорудив наспех стремена из веревки, он вскарабкался на спину лошади. Прам не тронулся с места, только удивленно покрутил головой. Дизма кричал, отдавая команды. Фице должен был встать по стойке «смирно», Пик щелкал бичом, Линче играл бравурный марш. Но Прам стоял неподвижно, не понимая, чего от него хотят. Дизма погонял его изо всех сил, но все было напрасно. Тогда он спустился с лошади и забежал в дровяной сарай. Товарищи не заметили, как он привязал к башмакам шпоры, сооруженные из колючей проволоки. Посмеиваясь, он снова взобрался на коня и приказал всем замолчать. Затем Линче заиграл марш. Дизма выпрямился, приподнялся на стременах и сильно кольнул Прама в живот. Мальчики не успели опомниться, а Дизма уже лежал на земле с побелевшим, как мел, лицом. Руками он держался за живот, на глазах выступили слезы. А Прам, как ни в чем не бывало, направился в свою конюшню. Слишком поздно! В этот миг на крыльце появился старый Медья и сразу понял, что произошло на дворе. Фице заметил его первым. У мальчика вырвался испуганный крик: «Отец!», что означало: «Спасайся, кто может!» Пик перескочил через забор, Линче спрятался в дровяной сарай, Дизма с трудом поднялся с земли. Услышав тяжелые шаги на ступеньках крыльца, Фице робко забился в угол и оттуда со страхом наблюдал, как отец схватил Дизму за шиворот и словно перышко поднял над землей. Усевшись на верхней ступеньке и сжавшись в комок, младший брат с содроганием слушал плач и всхлипывания, которые разносились по всему дому и долетали сюда, во двор.

В наказание Дизма должен был стоять на

коленях в углу детской. Поначалу он упрямо колотил ногами об пол, сердце его не могло смириться с ужасной несправедливостью: почему сейчас, в этот прекрасный солнечный день, он должен один-одинешенек сидеть здесь, в углу, за кроватью, в то время как Пик, Линче и Фице весело бегают по улице? Он злился на отца, который всегда был несправедливым, лишая их малейшей радости. На какой-то миг он успокоился, но потом его снова охватило бешенство от бессилия перед нависшей над ним железной отцовской рукой. Он бился головой об пол, выл и ревел так, что могло бы смягчиться даже каменное сердце. Но отец за стеной молча ходил по комнате из угла в угол. Тогда Дизме показалось, что вот-вот наступит конец света — так велика была постигшая его несправедливость. Ему захотелось умереть в отместку тирану, который прохаживался взад и вперед по соседней комнате. Он вытащил из кармана бечевку, сделал петлю и, просунув в нее голову, прикрепил конец веревки к изголовью кровати. Затем стал медленно опускаться на пол. Петля, затягиваясь все туже, сдавливала ему горло, жилы на шее набрякли, кровь прилила к голове; казалось, еще минута — и треснет череп. От боли и страха Дизма взмахнул руками, бечевка ослабла. Он быстро распутал петлю. У него было такое чувство, будто кто-то душит его, в глазах потемнело — все вокруг расплывалось словно в тумане. Испугавшись боли, он понял, что умереть не так-то просто. Чувствуя себя покинутым и одиноким, Дизма только горестно всхлипывал. Не думая больше ни об отце, ни о бегающих у реки мальчишках, он весь изнывал от душевной тоски. Когда у него осип голос и высохли слезы, он присел у постели и уткнулся лицом в подушку. В этом горьком отчаянии он вдруг вообразил себя мучеником и героем. В комнате смеркалось. Отец так никуда и не ушел. Дизма понял, что спасения нет и ему придется сидеть здесь до ужина. Он стал придумывать, как бы скоротать время. Случалось, он и раньше крепко зажмуривал глаза, чтобы потом в кромешной тьме видеть, как мерцают светлые точки и вспыхивают радужные блики. Когда он на этот раз попытался сделать то же самое, он ощутил в груди таинственное беспокойство. Оглянувшись из предосторожности по сторонам и убедившись, что за ним никто не подсматривает, он крепко зажмурил глаза, уткнул голову в подушку и стал ждать, не покажется ли ему то самое личико, которое утром поразило его. Ему хотелось увидеть девочку четко и ясно, а не только думать о ней. Он восстанавливал в памяти все по порядку, картину за картиной: как он влез на колесо повозки, как прижался к стеклу и увидел белые гибкие руки. И потом — как она стояла на подножке фургона, обратив на него покорный, печальный взгляд. Какое на ней было платье? Все напрасно. Он только пытался ее себе представить, но явственно ничего не видел. Волнение его все возрастало. Мысли о девочке помогли ему забыть о несправедливости, мир снова показался ему несказанно прекрасным — будто на небе появился сверкающий метеор, целиком изменивший современное земное обличье. Но все было напрасно. Он не мог воссоздать ее зримый образ. Сидя на полу, он прижимал ладони к глазам и тихо шептал, повторяя все, что случилось утром, — один раз, второй. Вдруг он сжался в комок и плотно стиснул губы. Всего мгновение… В темноте возникли гибкие руки и сплелись у затылка… Почему он весь дрожит, мечтая, чтобы когда-нибудь в полной тишине прикоснуться к этим рукам, почему он не может сейчас ни о чем другом думать? Этого Дизма не знал и знать не мог. Ему было только десять лет…

В комнату проникли последние отблески заходящего солнца. Шагов отца за стеной больше не было слышно. Спустя некоторое время приоткрылась дверь, и в комнату прошмыгнул Фице. Дизма с любопытством принялся его расспрашивать, не упоминал ли отец о цирке. Фице печально покачал головой.

— Значит, сегодня не пойдем, — заключил Дизма Неожиданно в окно постучал Фрголинов. Когда братья осторожно приоткрыли оконную створку, он прокричал им:

— Эй, вы там! Мать взяла троих из цирка к нам на квартиру!

Он тут же убежал, и Дизма больше ничего не смог у него выведать.

За ужином отец оттаял. Высоко подняв брови, он сказал с сожалением:

— Вот, пошли бы сегодня в цирк, если бы не…

Дизме показалось, что отец сам об этом жалеет и потому молчит. Но оба они — и Дизма и Фице, который склонил стриженую голову к самой тарелке, — прекрасно знали, что отцовское упрямство все равно восторжествует. Когда они вставали из-за стола, отец пообещал:

— Завтра вечером, если будете послушными…

И они решили вести себя образцово. Некоторое время с кроватей еще доносилось веселое хихиканье, но вскоре смолкло. Дизма укрылся с головой, скорчившись под одеялом так, что колени уперлись в подбородок. Он с нетерпением ждал, когда перед глазами появится виденное им утром личико, но сон одолел его и погрузил в темноту.

На следующий день после обеда все ребята собрались во дворе под орехом. Пик побывал накануне вечером в цирке. Он с воодушевлением рассказывал, как его пропустили в цирк за три кошки. Сейчас у него в ящике под кроватью снова сидят две. Он хвастливо рассказывал, будто лев разорвал одну из кошек прямо у него на глазах. Дизма верил всем его россказням и вранью тоже.

— Представление было шикарное. Тигр чуть-чуть не разорвал укротителя на мелкие кусочки.

Фице с жадностью поглощал каждое слово рассказчика.

— Тигр зарычал, заревел, разинул пасть — и на дрессировщика! Тут начали стрелять из пистолетов.

Любопытный Дизма расспрашивал Пика:

— А что поделывают ваши квартиранты из цирка?

— Да я их совсем не вижу. Ушли рано утром, репетиция у них. — Пик презрительно поморщился. — Тощие кикиморы. Под куполом по воздуху друг друга швыряют.