Слово атамана Арапова

Чиненков Александр Владимирович

Достигнув леса, казак смахнул пот с лица и облегченно вздохнул: «Нет, выручил его из беды не призрак, а человек! Но кто он? И для чего так безрассудно вступился за него? Если бы незнакомец был призраком, он без труда настиг бы его и…»

То, что могло последовать вслед за «и», заставило Никифора поежиться от нервного озноба. Он на мгновение представил, что спасший его человек все-таки демон.

Но вот незнакомец снова преградил путь казаку. В его руке Никифор видит пистолет. Да, да, пистолет! Свет луны не обманывает! Но кто это, кто? Да неужто все же оживший брат Тимоха или тень его?

Казак

вновь задрожал всем телом, лицо стало землистого цвета, посиневшие губы подергивались. Он отчаянно сжимал рукоятку сабли, почему-то не решаясь обрушить ее на голову своего спасителя. Он напрягся, как дикая кошка, и, едва слыша себя, обронил:

– Отчыпысь от меня, слышь?

Человек или призрак отрицательно покачал головой и с дороги не съехал. Тогда Никифор с трудом проглотил ком в горле и заявил:

– Коли человек ты, а не оборотень, дай знать! – Произнося эту фразу, он набожно перекрестился и прерывисто вздохнул: – Но а ежели ты…

– Человек я, не призрак!

Незнакомец убрал за пояс пистолет и поправил шапку. Затем ухмыльнулся и, громко захохотав, перекрестился:

– Теперь веришь, что я не бес, или сомневаешься?

– Теперь верю!

Никифор вновь вздохнул, но облегчения не почувствовал. Человек, напротив, все еще вселял в него непреодолимый ужас. Но огромным усилием воли казак справился с собой и, словно боясь быть услышанным посторонними, тихо сказал:

– Што не демон, верю! Но хто же тады ты такой?

7

Прощай, свобода! Воины добросовестно скрутили пленнику руки крепкими волосяными арканами, усадили в повозку, и невольничий караван двинулся в путь. До Хивы далеко. Много дней и ночей предстояло передвигаться через овраги, пески и горы.

Куракин Гурьян ехал в телеге молча. Его глаза налились кровью, на крупном выразительном лице заходили желваки мускулов, время от времени он с яростью сжимал мощные кулаки, из груди его вырывались тяжелые вздохи, похожие на звериный рык. Осознав всю тяжесть своего положения, казак почувствовал, что сердце его ноет от непривычной тоски; стойкий воин пал духом. Он думал о том, что, может быть, больше никогда не увидит Сакмару, Яицк и жену Степаниду. У него как-то сжалось сердце, и, закрыв глаза, он заметил, как они увлажнились от слез.

Склонив голову на грудь, Гурьян обреченно вздохнул и погрузился в скорбные мысли. Горько и мучительно было сознавать крушение надежд, согревавших кровь в его жилах, одухотворявших его жизнь. Как ужасно было видеть такой жалкий конец его участия в освоении Сакмары в тот момент, когда, казалось, победа была близка, торжество обеспечено! Что значит смерть в сравнении с таким страшным несчастьем, как плен и рабство?

Затем мысли его унеслись к берегам Яика. Они легко витали над крышами родного городка, ему вспомнились беспечные детство и юность, счастливые годы, которые пронеслись, как легкое дуновение ветерка. Неожиданно лицо его, ставшее спокойным и ясным, опять омрачилось: он вспомнил бой у Сакмары, свое пленение и…

Казак пребывал в страшном отчаянии, он рвал бы на себе волосы, если бы руки были свободны. Вперив, как безумный, распахнутые глаза в медленно приближающееся дерево на обочине дороги, он шептал

голосом, прерывавшимся от рыданий:

– Хосподи, Владыка, за што? Всему конец. Рабом, рабом, знать, буду влачить энту подлу жисть!..

Итак, полторы тысячи верст по безжизненным пескам преодолел Гурьян в числе десятка таких же, как и он, пленников в сопровождении воинов султана Танбала. Дорога до Хивы была нелегкой, но впавший в состояние прострации казак едва замечал ее тяготы. Ему не хотелось ни есть, ни пить. Да и нужду он справлял лишь тогда, когда воины заставляли делать это во время коротких остановок.

Вот их караван степенно вступил в ворота Хивы, города, являющегося хранителем людских трагедий. На каждой пяди его земли, на камнях и гумнах разыгрывались кровавые драмы. Борьба за право жизни и достояние шла всю историю существования на земле Хивы.

Хива… Уже много лет город этот не испытывал бедствий войны, хивинские ворота открыты, люди могут спокойно въехать в город и выехать из него. Сады по берегам арыков омыты теплой чистой водой. Изобильное плодами, хотя и жаркое лето Хивы, щедрость земли, красота окруженной песками долины и мягкость ветров – все это напоминало райский уголок.

Но у города была и вторая, менее приглядная сторона. Значительную часть своей истории Хива богатела от разбоев на караванных дорогах, на бесплатном труде рабов, свозимых на невольничий рынок со всех уголков света. Проданные в рабство пленники растекались из Хивы по всему Востоку, и найти их было просто невозможно.

Гурьяна и его собратьев по несчастью ожидала именно такая усать. В базарный день они будут проданы пожелавшим их купить азиатам, а там кому как повезет. Кто-то сгинет от непосильной работы, кто-то отойдет в мир иной от болезней, а кто-то и устроится по-человечески, если, конечно, попадет в руки милостивого хозяина, что, кстати, на Востоке случается крайне редко. Но чему быть, того не миновать! Наверное, так в книге судеб записано.

Караван прибыл в город как раз в базарный день. Невольников было много, и потому торговля не обещала быть прибыльной. Продажа рабов уже началась. Белые волосатые тела европейцев резко выделялись среди темных гладких тел восточных невольников.

Киргизы спешно выстроили пленников в ряд, который возглавил Гурьян, как самый рослый и сильный, чтобы привлечь покупателей. Рядом с ним по левую руку поставили казачку Матрену Бабкову. Женщина была стройной и очень красивой, но… Она была беременна, и киргизы не мечтали взять за нее хорошую цену. Прежде чем выставить женщину на продажу, они раздели ее донага. С остальными пленницами поступили так же. Мужчин обнажили лишь до пояса.

Мощное тело Гурьяна мгновенно привлекло к себе покупателей. В основном это были жители Хивы – белые привидения с грязно-желтыми лицами. Они обступили казака и жавшуюся к нему Матрену, испуская резкие восклицания и бросая враждебные взгляды друг на друга.

Видя проявляемый к их «товару» интерес, киргизы стали добрее, и возглавлявший их мурза принялся расхваливать достоинства казака и Матрены Бабковой, представляя их мужем и женою. Их обман проверить, естественно, никто не мог, а на Хивинском невольничьем рынке дорого давали за здоровую русскую семью.