Слово атамана Арапова

Чиненков Александр Владимирович

Казак задыхался, но боролся изо всех сил и шнур перемета из рук не выпускал. Он тянул сома к берегу, но рыбина не поднималась из глубины.

– Слышь, Гаврила, подсоби, силов не осталось, умаялся я.

– Да не ори ты, бляшечки, зараз всех разбудишь. – Крыгин выругался и нехотя принялся стягивать сапоги.

– Гаврила, слышь, мож, позвать кого – вместе-то ловчее справимся?

– Замолчь, идол. – Крыгин ощетинился и зло сплюнул в воду.

– Тады сома придется на засолку отдать. А што атаману кажем, кады он вызнавать станет, пошто в воду ночью к переметам лазали?

– Гаврила…

– Што

Гаврила, мать твою. А ну замолчь, грю. – Крыгин схватил дубину и швырнул ее в реку. – Даржи дубье, бляшечки.

– Ни к чему щас дубина, Гаврила!

Все еще не решаясь выпустить шнур, Демьян взмолился:

– Перемет зачыпылся за што-т, зараза. Ты бы подержал шнур, а я бы зараз мырнул и ослободил бы рыбину.

– Да ты брось шнур, дурень, куды он от ветлины деется? – Крыгин едва справлялся с душившей его злобой, но войти в воду так и не решался.

– Не можно так, без шнура. Мырять-то по шнуру нужно.

– Мыряй, коли хошь.

Гаврила крепко выругался и покосился в сторону спящего лагеря и в сторону леса, где над верхушками деревьев начинала алеть заря. Тем временем Демьян все еще пытался убедить его оказать помощь:

– Гаврила, поглядеть бы што там? За што перемет зачыпылся. Ослободить снасть надо, а уш потом сома вытаскивать.

– Бросай все к чертям собачим и вылазь. – Наступление утра не на шутку встревожило Крыгина, и он, бросая вороватые взгляды на лагерь, принялся спешно натягивать сапоги. – Вылазь, дурень, грю. Эвон скоро ужо народ сбежится, тады нам худо придется.

Едва удержавшись на ногах от рывка, которым сом напомнил засомневавшемуся рыбаку о своем существовании, Демьян оставил без внимания слова Крыгина и, набрав в легкие воздуха, по шнуру опустился на дно.

Действительно, сом попался крепко, но вытащить его было невозможно. Стремительное паводковое течение реки на изгибе омута за много лет вымыло в глинистом берегу промоину, в которой и поселился сом. Убежище получилось идеальное: ни бреднем, ни неводом зацепить его было невозможно. И когда сом попался на второй перемет, он инстинктивно кинулся в спасительное убежище, выдернув второй конец перемета. Крайний крюк зацепился при этом за корни ветлы под водой, вот она-то и не давала вытащить сома из промоины. Несколько раз пришлось казаку нырять в омут, пока он не понял, что мешало вытащить сома из его лежбища.

Достал со дна ракушку, разломил ее и снова полез в омут. В два приема обрезал все свободные поводки и, передохнув, снова взялся за шнур. Но как ни напрягался Демьян, сом из промоины не шел, упершись огромной головой в глину. Разозлившись, казак решил ударить сома острой палкой в голову. Убить рыбину, конечно, шансов не было, зато была возможность заставить сома покинуть промоину. В который раз, измученный неоднократными погружениями, Демьян с отломанной веткой нырнул на дно омута.

В зеленоватой полутьме с трудом усмотрел сомовью голову. Протиснувшись под шнур перемета, прижатого телом сома к выступу глины, и, почти втиснувшись в узкую промоину, он изо всех сил ударил палкой в широкую сомовью голову.

Одно не учел поглощенный азартом казак: в воде

удар намного слабее, чем на суше. Острие палки лишь поцарапало тело рыбы и уперлось под жабры. От боли и испуга сом мощным рывком дернулся из промоины, подняв водоворот воды. Демьян тут же был прижат шнуром перемета к выступу промоины. Сом рвался, со всем усилием натягивая и прижимая шнур к глинистому выступу. Стараясь освободиться от прижавшего его шнура, казак напрягся и, охнув, выдохнул остатки воздуха. Барахтаясь, заглотнул воды, грудь сдавило нестерпимой болью, перед глазами поплыли оранжевые круги. Обессилев, Демьян безвольно обвис.

Жизнь, прокатившую в походах и вылазках против степняков бок о бок с есаулом Кочегуровым и атаманом Араповым, казак отдал нелепому случаю без борьбы, без воли.

А наверху над омутом, на спокойной глади воды отражались яркие солнечные лучи, теплый ветерок ласково шевелил зеленую листву тальника.

Гаврила Крыгин сидел на опустевшем берегу. Одежду утонувшего Демьяна он благоразумно бросил в реку, и ее унесло течением. И теперь мучительно выдумывал правдоподобную историю об исчезновении напарника, которую должен рассказать атаману, как только тот проснется и потребует доклада.

Кто-то тронул его за плечо. Вздрогнув, Гаврила поднял голову и увидел строгое лицо Арапова, который, как всегда, проснулся раньше всех и пришел к реке помыться.

Атаман присел около Крыгина на песок:

– Ты пошто у воды отираешься, а не ходишь дозором округ лагеря?

– Да вот Демьяна ишшу, – поспешно солгал Гаврила. – Казал, околя бережка пройдусь и приду, а сам эвон как сквозь землю провалился.

– И давно ль исчез он?

Арапов напрягся, почувствовав что-то неладное, и внимательно посмотрел Крыгину в глаза:

– Ты пошто мне о том сразу не доложил?

– Дык он энто не так давно отлучился, бляшечки. А мож, кабанца встренул? Их вона поди цела стадо в дубняке ночью похрюкивало, а у Демьяна руки чесались по охоте.

Неподдельный испуг, отразившийся на лице Гаврилы, заставил атамана поверить в «искренность» высказанной им легенды. Он встал, несколькими пригоршнями речной воды освежил лицо и, видимо, передумав купаться, пошагал в сторону лагеря.

– Василь Евдокимыч, дык мне што дееть, Демьянку здеся дожидаться? – прокричал ему вслед Крыгин.

– Иды спи, – не оборачиваясь, бросил атаман. – Без тя его сыщем.

* * *

Наступившее утро казаки встретили на корчевке. Работалось тяжело. Пни, мокрые от обильной росы, были неподатливы и скользки. Ругань неслась над лесом. Но иной казак, бросив крепкое словцо, выпрямит заболевшую спину, посмотрит вокруг и затихнет, будто околдованный сказочным видением. Рядом, безмолвный и нежный, стоит сакмарский лес – теплым золотом солнечных лучей осыпаны белые березы, жарким пламенем рдеют клены, сиреневыми листьями поникли ольхи, топорщатся синие ели, а темный мох под ними весь разукрашен пестрыми пятнами. А над всем этим великолепием – небо. Высокое, легкое, в подвижных облаках – то небо, которое не обманывает видимостью свода, а дает ощущение воздушности и бесконечности.