Слово безумца в свою защиту

Стриндберг Август Юхан

Приди ко мне еще раз, моя красавица, и тогда ты увидишь!

В десять часов утра я получаю записку от барона с просьбой навестить баронессу, которая тяжело заболела.

Я отвечаю: нет, дай мне спокойно уйти, я не хочу больше быть помехой в вашем браке! Забудь меня, как я забыл вас.

В полдень я получаю вторую записку: «Вернемся к нашим прежним отношениям. Я испытываю к тебе уважение, потому что убежден, что ты вел себя как человек чести. Но никогда ни слова о том, что произошло между вами. Я хочу обнять тебя как брата, и пусть все будет как было».

Простодушие и доверие

этого человека меня трогают, я отвечаю ему письмом, где выражаю все свои сомнения и угрызения совести и прошу его не играть с огнем и позволить мне исчезнуть.

В три часа дня я получаю третью записку. Баронесса в агонии, только что ушел врач, она хочет меня видеть. Барон умоляет меня прийти. И я иду. Ну, не безумец ли я?…

Как только я вхожу в квартиру, мне в нос ударяет запах хлороформа. Свет в гостиной притушен. Барон обнимает меня со слезами на глазах.

– Что с ней? – спрашиваю я холодно, будто врач.

– Не знаю, она едва не умерла.

– А что сказал доктор?

– Ничего! Он ушел, покачивая головой и бормоча: «Увы, этот случай вне моей компетенции».

– Он не выписал никаких лекарств?

– Никаких!

Он ведет меня в столовую, превращенную в комнату для больной. Баронесса лежит на диване, неподвижная, с растрепанными волосами и пылающими, будто уголья, глазами. Она протягивает Руку, муж берет ее и кладет в мою. И тут же выходит из комнаты, оставляя нас вдвоем. У меня холодеет сердце, я гляжу на нее настороженно, с недоверием, вся эта сцена кажется мне просто неприличной.

– Вы знаете, что я чуть не умерла? – спрашивает она, чтобы Начать разговор.

– Да.

– И это вас не волнует?

– Волнует.

– Но вы стоите как истукан. Ни жеста сочувствия, ни слова сострадания!

– Так здесь же был ваш муж!

– Ну и что, ведь он разрешил…

– Баронесса!

– Я очень больна! И мне надо будет лечиться у гинеколога!

– Неужели!

– Меня это очень пугает! Просто ужасно! Я так настрадалась. Положите мне руку на лоб!… Какое облегчение! Улыбнитесь мне! Ваша улыбка меня оживляет!

– Барон…

– А вот вы хотели уйти и бросить меня…

– Чем я могу быть вам полезен, баронесса?

Она начинает рыдать.

– Так вы что, желаете, чтобы я стал вашим любовником прямо здесь, в вашем доме, когда в соседних комнатах находятся ваш муж и ваша дочь? Так?

– Вы – чудовище!… у вас нет сердца, вы…

– Прощайте, баронесса.

И я удираю. Барон торопливо проводит меня через гостиную, однако не настолько быстро, чтобы я не успел заметить, как мелькнул у двери и скрылся за портьерой подол юбки. И у меня разом возникли подозрения, которые превращали все происходящее здесь в комедию.

Барон так яростно захлопнул за мной дверь, что мне показалось, будто раздался взрыв, и эхо его прокатилось по всей лестнице.

Сомнений быть не могло, я только что участвовал в слезливой комедии, да еще с двойной интригой.

Что за таинственная болезнь? Да это просто истерика! Как это называют немцы: тоска по материнству. А в свободном переводе: страстное желание забеременеть, течка самки, животный инстинкт, веками подавляемый и прикрытый целомудрием, но все же проявляющийся рано

или поздно благодаря прелюбодеянию.

Эта женщина, имея мужа, не жила с ним, как положено, из страха забеременеть, поскольку не хотела больше иметь детей, но из-за неудовлетворенности она находилась в постоянном возбуждении, и это толкало ее в объятия любовника, неизбежно вело к супружеской измене. И в тот момент, когда любовник, казалось, наконец завоеван, он вдруг уходит прочь, так и не удовлетворив ее желаний!

О, эти вечные супружеские муки, эта выморочная любовь! Взвесив все обстоятельства, я пришел к твердому убеждению, что именно попытка хитрить друг с другом и подменять телесную близость всякими там паллиативами сыграла роковую роль в этом браке и толкнула и барона и баронессу в объятия третьих лиц, тех, кто сулил каждому из них больше наслаждений. Разочарование, которое пережила баронесса от моего поведения в мансарде, снова кинуло ее к мужу, а тому стало легче выполнять свой супружеский долг, поскольку мадам была воспламенена любовником.

Итак, между ними состоялось примирение, а для меня все кончилось! Черт exit [20] , и занавес опустился.

Но все получилось иначе. Она сама снова пришла ко мне в мансарду, и я добился от нее полной исповеди. Она призналась, что весь первый год их брака она не испытывала радости от плотской любви, ни разу не переживала опьянения от супружеского счастья. После родов муж к ней остыл, и к тому же они опасались новой беременности и прибегали ко всяким ухищрениям.

20

Выходит (лат.).

– И вы никогда не были счастливы с этим человеком?

– Почти никогда! Все же… очень редко…

– И вот теперь!

Она краснеет.

– Теперь врач посоветовал ему не остерегаться…

И она кидается на диван, закрывая лицо руками.

Воспламененный ее признаниями, я перехожу в наступление.

Она не противится, дышит учащенно, вся трепещет, но в критический момент ее, видимо, одолевают угрызения совести, и она отталкивает меня.

Загадка, да и только, которая, впрочем, начинает мне надоедать.

Что ей от меня надо? Все, и она жаждет дойти до конца, но боится настоящего преступления, незаконнорожденного ребенка.

Я обнимаю ее и чуть не довожу до безумия своими поцелуями, но она подымается с дивана нетронутой и, надо сказать, менее разочарованной, чем в первый раз.

Что же теперь делать? Во всем признаться барону? Но это уже свершилось. Рассказать подробности? К чему? Ведь подробностей нет.

Однако она снова приходит ко мне. И тут же ложится на диван, объясняя это болезненной усталостью. И тогда я, стыдясь показаться робким, потеряв голову от страха попасть в унизительное положение и еще, чего доброго, прослыть импотентом, насилую ее, если это можно назвать изнасилованием, и встаю, счастливый, великолепный, высокомерный, довольный собой, словно я только что отдал свой долг женщине. Но у нее жалкий, растерянный вид.