Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»

Пикуль Валентин Саввич

Сильвия круглую грудь редко покрывает,Смешком сладким всякому льстит, очком мигает,Белится, румянится, мушек с двадцать носит.Сильвия легко дает, кто чего ни попросит…

«Такова и матушка была в ея лета!» – закончил Кантемир свое прощание с невестой и поспешил с отъездом в Париж, где князя порадовало известие от Остермана, что вдовая его свояченица стала женою принца Гессен-Гомбургского, –

родственные связи поэта усилились, как бы готовя судьбу Антиоха к высоким предначертаниям. Но французам, как видно, не польстило знатное происхождение поэта: верительных грамот от Кантемира они не принимали…

Наконец посол предстал перед мудрым старцем кардиналом Флери.

– Вы оставили в Англии немало друзей, – сказал он Кантемиру. – Боюсь, что вам придется забыть о них. Они будут плохими советниками для вас, если вы искренне желаете сближения Франции с Россией… А что у вас с глазами, друг мой?

– Больны. Я даже вашу эминенцию вижу как в тумане. Пребывание в Париже станет воистину благотворно для меня, ибо здесь проживает знаменитый окулист Жандрон…

Флери всмотрелся в смуглое лицо посла, изуродованное страшной оспой, даже губы поэта были в корявинах; из-под пышного парика, локоны которого были картинно разбросаны по плечам, за кардиналом зорко следили глаза молдаванского феодала – черные и блестящие, как маслины.

– Да, – произнес Флери со вздохом, – даже по лицу видно, что вы нерусский… Как жаль! – уязвил он Антиоха намеренно. – Неужели Россия столь бедна талантами, что даже в Версаль не могла прислать русского?

Французские газеты в это время печатали авторов, которые утверждали, что настоящее правительство России недолговечно; оно столь ненавистно в народе русском, что… стоит ли вообще вступать с Петербургом в альянсы политические? Кантемир же настаивал на скорейшей отправке французского посла в Россию, и кардинал Флери донес об этом королю.

– Спешить не следует, – отвечал Людовик. – Пусть русские в полной мере испытают, что Франция в них мало нуждается. Турки пока побеждают; еще неясно, как образуются дела шведские… Впрочем, – сказал король, зевнув, – давно болтается без дела граф Вогренан. Подсуньте-ка его для приманки… И пусть он тянет со своим отъездом. Между тем мы подыщем для Петербурга достойного посла, чтобы всем немцам в России стало от него тошно.

Кантемир навестил Вогренана, стал убеждать его как можно скорее отправляться в Россию, где его ждут.

– Позвольте, – отвечал хитрец, – мне надо запастись всем нужным для жизни в Петербурге. Парижские газеты пишут, что в России страшный голод, там люди поедают трупы… А где я там достану мебель? Кто мне карету починит? У вас там лес и лес. И волки бегают по улицам городов… Скажите, разве у вас часы не из елок делают? О боже! За что наказал меня король, посылая в эту ужасную страну?..

Он хитрил. Поедет в Россию совсем другой человек.

Не человек, а пленительный дьявол в обличье маркиза!

* * *

Словно корабль, вернувшийся

в гавань, Бенигну Бирон слуги разряжали от тяжести одежд пышнейших. Когда на герцогине не стало ни трещавших роб, ни лент, ни драгоценностей, ни даже парика, превратилась Биронша в иссохшуюся и сварливую бабенку с глазами в красных ячменях… Мужу своему она пожаловалась:

– Напрасно ты Волынского хвалишь – невоспитан. Я ему с кресла тронного две руки протянула, а он только одну поцеловал…

Затихал дворец Летний, в саду ветер качал деревья, в окна скоблились взъерошенные черные ветви. Через бироновскую половину дворца проследовала в свои покои Анна Иоанновна.

– Ты сразу придешь сегодня? – спросила она Бирона.

– Сначала поднимусь наверх, – ответил он царице…

Накинув телогрей, герцог поднялся на башенку дворца, где стоял его телескоп. Через линзы Бирон разглядел Юпитер, что предвещало появление в эту ночь на свет новых епископов, губернаторов и банкиров. В золотом ободе ярко горела Венера, сулящая сегодня рождение прекрасных дам, аптекарей, портных, сукноторговцев, проституток и заядлых посетителей трактиров… Осенняя влага туманила линзы. Бирон в потемках башни листал перед собой рукопись древних астрологов, купленную им недавно у заезжего флорентийца:

– Что-то неясно мне сегодня в расстановке светил моих. И это гибельный поход Миниха… Почему так? Неужели кабалистика числ темных неверна? – бормотал он. – В предстоящем тысяча семьсот тридцать девятом году я не должен беды ожидать, ибо это число никак не делится на два. Но для меня зато станет опасен год следующий за ним – год тысяча семьсот сороковой… Да, очень страшен будет для меня год этот, который делится сразу на многие доли…

Бирон откинулся на спинку кресла, глядя в небо, и над ним холодно просвечивала бездна ночи, мерцающая галактиками.

– Нестойко положение мое! – сказал он.

Герцог спустился в опочивальню спящей царицы. Сначала со свечой в руке он заглянул в ночную посудину. В мутной, как прокисшее пиво, урине императрицы Бирон разглядел кровавые нити. Это внесло еще большее беспокойство в душу его. О боже, как непрочен мир! На чем же зиждется его могущество? Только на этой вот стареющей, полнокровной от сытости женщине, что ждет его в постели царской. Ему уже под пятьдесят, и скоро он служить ей столь угодно как мужчина не сможет. Правда, корона Кетлеров укроет его голову от позора, но…

Бирон размышлял. Но ведь случись, что Анны вообще не станет рядом, она помрет, и – как знать? – не свалится ли с головы его корона? Возникнет гнев. Возможны бунты… А как спастись от русских? Ведь не всегда бежать возможно…

Анна Иоанновна открыла глаза, подвинулась в постели:

– Ложись, Яган. Чего ты бродишь по ночам, как вор? И сам не спишь, и мне спать вволю не даешь.

– Прости, милая Анхен, – ответил Бирон. – Я сейчас был в башне у телескопа, а теперь мне надобно спуститься в подвал… Ты спи, мое сокровище, и дальше. О, как ты дорога мне!..